Таблица
Советские ядерные взрывы 1949-1955 гг.
Номер испытания
Дата испытания
Место
Комментарий
1
29 августа 1949 г.
Семипалатинск
Плутониевая бомба. Тротиловый эквивалент 20 килотонн
2
25 сентября 1951 г.
Семипалатинск
Бомба из урана-235 и плутония. Эквивалент порядка 40 килотонн
3
18 октября 1951 г.
Семипалатинск
Бомба сброшена с бомбардировщика Ту-4
4а
август 1953 г.
Семипалатинск
Бомба из делящихся материалов
5
12 августа 1953 г.
Семипалатинск
Первая термоядерная бомба. Мощность — 400 килотонн
6-7б
1953 г.
Семипалатинск
Бомбы из делящихся материалов
8
14 сентября 1954 г.
Тонкое
Бомба из делящихся материалов средней мощности, испытанная во время войсковых маневров
9-14в
сентябрь-октябрь 1954 г.
Семипалатинск
Серия испытаний бомб из делящихся материалов; одно из них (19 октября) было неудачным
15г
29 июля 1955 г.
Семипалатинск
Бомба из делящихся материалов; мощность около 5 килотонн
16
2 августа 1955 г.
Семипалатинск
Бомба из делящихся материалов; мощность около 25 килотонн
17
21 сентября 1955 г.
Новая Земля
Подводный взрыв; мощность около 20 килотонн
18
6 ноября ' 1955 г.
Семипалатинск
Версия "классической конструкции", испытанной 12 августа 1953 года; мощность около 215 килотонн
19
22 ноября 1955 г.
Семипалатинск
Первая двухстадийная термоядерная бомба; мощность порядка 1,6 млн. тонн
Источники: большая часть информации дана в тексте книги с соответствующими ссылками. См. также ниже.
а Хотя разведка Соединенных Штатов и полагала, что испытание 12 августа 1953 г. было четвертым советским испытанием (отсюда и название «Джо-4»), Андрей Сахаров отмечает, что имело место еще испытание бомбы в начале августа (A. Sakharov. Memoirs. N.-Y.: Alfred A. Knopf, 1990. P. 173).
6 Cochran Т. V. et al. Nuclear Weapons Databook. N.-Y.: Ballinger, 1989. Vol. IV: Soviet Nuclear Weapons. P. 349.
B Ibid. Информация о неудачном испытании содержится в статье: Харитон Ю. Б., Смирнов Ю. Н. О некоторых мифах и легендах вокруг советского атомного и водородного проектов// Материалы юбилейной сессии Ученого совета Центра, 12 января 1993 г. М.: Российский научный центр «Курчатовский институт». С. 51.
420
Глава пятнадцатая
г Данные об испытаниях № 15-19 взяты из отчета ^Intelligence Information for Use in the AFSWP Weapons Orientation Course (Advanced)* — меморандума, подготовленного 15 февраля 1956 г. (National Archives, RG218, Records of the U. S. Joint Chiefs of Staff, 1954-1956, CCCS 334JIC (12-28-55), Section 3).
Усовершенствованная модель с новым двигателем и большим размахом крыльев все еще не обеспечивала нужной дальности полета27. Согласно А. Н. Пономареву, возглавлявшему научно-технический комитет военно-воздушных сил в послевоенные годы, «всем был хорош бомбардировщик Мясищева "М-201", но в полном смысле межконтинентальным его не назовешь: запас топлива ограничен, конструктору с самого начала пришлось ломать голову над дозаправкой самолета в воздухе»28. Когда Хрущев выразил недовольство бомбардировщиком М-201, не обладавшим в действительности межконтинентальной дальностью полета, Мясищев ответил, что самолет мог бы отбомбиться в Соединенных Штатах и затем приземлиться в Мексике. Хрущева такой ответ не удовлетворил: «Вы что думаете, Мексика — наша теща? И к ней можно нагрянуть в любое время? Мексиканцы никогда не отдадут нам самолет»29. И все-таки появились признаки того, что вложения в разработку ракет окупятся. В конце 1953 г. Президиум принял проект Королева по разработке МБР Р-730. «Вскоре после смерти Сталина, — вспоминает Хрущев в своих мемуарах,— Королев принял участие в заседании Политбюро и выступил с докладом о своей работе. Я не хочу преувеличивать, но я должен сказать, что мы просто остолбенели от того, что он показал нам,— как бараны, уставившиеся на новые ворота»31. В это время Королев работал также над созданием ракет Р-5 и Р-1132. Ракета Р-5 с дальностью полета больше 1000 км была названа первой «стратегической» ракетой; это была первая советская ракета, способная нести на себе ядерную боеголовку33. (На Западе она известна как СС-3.) Ракета Р-Н с дальностью полета 150 км была рассчитана на запуск с подводных лодок, а также пригодна для сухопутных войск в качестве подвижной «оперативно-тактической ракеты» (морская модель была известна на Западе как СС-Н-3, а ее наземный аналог — как СКАД)34.
Мощность взрыва, произведенного 22 ноября 1955 г., была подтверждена российскими источниками; мощность других бомб подтверждена не была, хотя согласно последним данным, мощность взрыва, произведенного 6 ноября, составляла примерно 250 кило-тонн.
Россия после Сталина
421
Программы развития вооружений свидетельствуют о том, что послесталинское руководство оставалось сторонником создания мощных стратегических ядерных сил. В этом просматривается важная преемственность. В 1954 г. было организовано новое конструкторское бюро ракет дальнего действия; его руководителем стал Михаил Янгель, работавший с Королевым с 1950 г. Янгель и Королев придерживались разных точек зрения на конструкцию ракеты: Янгель предпочитал ракеты со складируемым топливом. Политическое руководство решило предоставить Янгелю возможность сформировать свое собственное конструкторское бюро в Днепропетровске35.
Послесталинское руководство также стремилось к созданию систем защиты от ядерного нападения. Развертывание новой системы противовоздушной обороны вокруг Москвы началось в 1954 г. Наряду с обширной сетью радиолокационных станций в течение двух лет было размещено более 3000 Р-113 — противовоздушных ракет36. Огромные вложения свидетельствуют о том, что руководство отдавало высший приоритет защите столицы. Осенью 1953 г. семеро военачальников обратились в Центральный Комитет с письмом, в котором указывали, что Соединенные Штаты скоро проведут развертывание баллистических ракет и что необходимо поспешить с созданием советской противоракеты. Была сформирована группа для изучения соответствующей проблемы, которая порекомендовала создать экспериментальную систему противоракетной обороны (ПРО). В 1956 г. началось сооружение испытательной площадки вблизи Сары-Шагана, к западу от озера Балхаш в Казахстане37.
III
Соединенные Штаты стали размещать тактическое ядерное оружие в Европе в начале 50-х годов. В Лос-Аламосе началась работа по развитию легкого тактического оружия для использования его в полевых условиях. Корейская война послужила дополнительным стимулом; соответствующим решениям способствовали опасения, что НАТО не сумеет защитить Западную Европу от возможного нападения со стороны Советского Союза. В январе 1952 г. Объединенный комитет начальников штабов уполномочил Верховного главнокомандующего войсками союзников в Европе генерала Эйзенхауэра приступить к планированию использования атомных бомб подразделениями авиации поддержки морских и военно-воздушных сил, которые предполагалось вскоре разместить в Европе38. В За
422
Глава пятнадцатая
падной Европе также начали размещать и тактическое ядерное оружие для оснащения им авиации, ракет и артиллерии.
Советские вооруженные силы развивались тем же путем, что и силы НАТО, и в 1953-1954 гг. были предприняты серьезные усилия соединить искусство ведения военных операций и боевой опыт с применением ядерного оружия39. В 1951 г. военные учения в Туркестанском военном округе показали, что в этом направлении уже проведена определенная работа, но только осенью 1953 г. решением данной задачи впервые занялись всерьез. В Карпатском военном округе проводились полевые учения для «овладения способами ведения боевых действий в условиях применения "противником" ядерного оружия»40. Учениями руководил маршал И. С. Конев, командующий округом. Жуков помог в подготовке и проведении маневров, а Курчатов и Королев выступили на них в роли консультантов. На них присутствовали министры обороны социалистических стран и советские маршалы, а также представители военных академий и Генерального штаба41. Перед началом маневров в расписании занятий командного состава несколько дней было отведено для изучения ядерного оружия. Войска получили инструкции о воздействии ядерного оружия и методах защиты от него. Офицеры и рядовые прошли психологическую подготовку к проведению боевых действий с применением ядерного оружия. В полевых условиях особое внимание было уделено форсированным маршам, неожиданным встречным боям, атакам с хода, преодолению водных преград, операциям в ночное время с применением тактических воздушных десантов и ликвидации последствий, связанных с применением оружия массового уничтожения42.
Хотя на карпатских учениях ядерный взрыв был только имитирован, они ознаменовали новый этап военной политики. В ноябре 1953 г. Министерство обороны постановило, что весь военный персонал должен быть проинструктирован о последствиях применения ядерного оружия и о тактике и технике ведения боя, в котором оно задействовано43. Офицерскому составу надлежало изучить характеристики нового оружия, а боевым офицерам еще и знать, как может быть использовано атомное оружие. (Основное внимание в этот период уделялось защите от атомного оружия, а не его применению.) Министерство организовало шестинедельные курсы изучения ядерного оружия для 150 генералов и офицеров44. Были изданы секретные полевые и учебные руководства, а в 1954 г. в военных округах начались учения по проведению операций в условиях применения
Россия после Сталина
423
ядерного оружия45. В штабах всех военных округов была учреждена должность старшего офицера по оружию массового уничтожения (при оперативном отделе штаба)46. Учебные планы в военных академиях были изменены, они включали изучение ядерного оружия и способы ведения ядерной войны, а в военной печати впервые с 1947 г. появились статьи о ядерных вооружениях. В течение 1954 г., например, журнал «Военная мысль» публиковал детальные отчеты об американских дискуссиях по тактическому ядерному оружию47.
Зимой 1953/54 г. началась подготовка к учениям с реальным ядерным взрывом. Они были проведены в сентябре 1954 г. на полигоне вблизи села Тоцкое в Оренбургской области, в то время — части Южно-Уральского военного округа48. В Соединенных Штатах к этому времени уже были проведены учения, в которых войска подверглись воздействию ядерных взрывов, но по своему масштабу они были меньше по сравнению с учениями в Тоцком, где принимало участие 44 тысячи человек49. Войсками командовал генерал Иван Петров, руководивший в 1951 г. учениями в Туркестанском военном округе, а теперь возглавлявший Главное управление боевой и физической подготовки Министерства обороны. Маршал Жуков осуществлял общее руководство маневрами.
Министерство обороны стремилось изучить условия и тактику боя с применением ядерного оружия. На полигонах были воздвигнуты разного рода защитные сооружения, от обычных полевых сооружений до укрепленных объектов: окопы и блиндажи, многие из которых были крытыми, землянки с двойными дверьми, укрытия для вооружения и боеприпасов. Когда весной и летом солдаты прибыли в Тоцкое, им сообщили, что они будут принимать участие в ядерных маневрах, и они должны были дать подписку о неразглашении соответствующих сведений в течении двадцати пяти лет. Солдаты получили инструкции по защите от воздействия ядерного взрыва. Жуков явно беспокоился, чтобы войска не были напуганы этими мерами предосторожности. «Вы слишком запугали людей мерами безопасности,— сказал он руководителям учений после того, как во время своего посещения полигонов ознакомился с подготовкой к ним.— Придется теперь вам их "отпугивать"»50. Население деревень, расположенных в радиусе 7 км от эпицентра будущего взрыва, было эвакуировано; те, кто жили несколько дальше, получили инструкции о том, как вести себя после взрыва бомбы.
424
Глава пятнадцатая
Утром 14 сентября в 6 часов 28 минут бомбардировщик Ту-4 с атомной бомбой на борту поднялся с аэродрома, находившегося в 680 км от Тонкого. Маршрут бомбардировщика обходил стороной города и был тщательно выверен; в степи были разложены костры, чтобы корректировать курс полета. Ту-4 сопровождали два легких бомбардировщика Ил-28, чтобы самолет не смог отклониться от заданного курса. Экипаж самолета совершал тренировочные полеты в течение месяца, сделав 13 вылетов. (Имелся еще и резервный Ту-4, который тоже совершил тринадцать тренировочных полетов.) Информация о состоянии бомбы и об условиях в бомбовом отсеке (температура, влажность и т. д.) посылалась по радио на командный пункт; Курчатов, принимавший участие в подготовке к маневрам, разъяснил, что атомная бомба — это «живое существо» и во время полета нужно контролировать ее состояние51.
Эпицентр взрыва был помечен большим белым крестом. Вокруг него разместили боевую технику и материальную часть; установили там также и чучела в военном обмундировании, привезли овец, собак, крупный рогатый скот и других животных. Ближайшие к эпицентру траншеи атакующей стороны располагались на расстоянии 5 км, а большая часть траншей находилась на расстоянии 6-7 км от него. Траншеи обороняющейся стороны находились в 8 км от эпи-.центра. В 9 часов 20 минут Жуков отдал приказ, разрешающий сброс бомбы. Была объявлена атомная тревога, и войска разместились в укрытиях. В 9 часов 33 минуты Ту-4 сбросил с высоты 8000 м атомную бомбу «средней мощности». Она взорвалась на высоте 350 м в 280 метрах от намеченной нулевой точки (эпицентра). Взрыв уничтожил дубовый лес в радиусе 1-1,5 км от эпицентра. Крытые траншеи и ходы сообщения были разрушены на расстоянии до 500 м, открытые окопы — на расстоянии 1,2-1,3 км. Булганин и высшее командование следили за учениями с расстояния 15 км; там же находились и министры обороны и начальники главных штабов социалистических стран, включая Пэн Дэхуая и Чжу Дэ из Китая. Ударная волна сбила фуражки с голов этих старших офицеров, так что адъютантам пришлось побегать!
Через пять минут после взрыва атакующая сторона начала артиллерийскую подготовку52. Через 21 минуту 86 легких бомбардировщиков Ил-28 атаковали обороняющуюся сторону. В ходе маневров было сброшено около 700 тяжелых бомб. По рассказу одного из участников, «бывалые офицеры, участвовавшие в штурме Берлина, потом говорили, что такого не видывали...»53 Через 40 минут после
Россия после Сталина
425
взрыва специальная группа направилась к эпицентру, чтобы замерить уровень радиации. Когда началось наступление, войсковым соединениям не было разрешено приближаться к эпицентру ближе чем на 500-600 метров. После учений войска вернулись в лагерь, где подверглись дозиметрическому контролю; затем их направили в баню и сменили обмундирование.
Учения проводились, по словам тех, кто принимал в них участие, в условиях, необычайно близких к реальным. Согласно оценке высшего командования, они прошли успешно: «Были выполнены все поставленные задачи. Ядерный удар, нанесенный точно по намеченным объектам, причинил те разрушения, которые и предполагались. А воинские части, участвовавшие в этих учениях, бесстрашно пошли в район атомного взрыва, даже в его эпицентр, преодолели зоны радиации и выполнили задачи, поставленные перед частями и соединениями»54. Во время обсуждения учений Булганин говорил об атомной бомбе как о важном средстве усиления боевой мощи армии55. На офицеров, принимавших участие в маневрах, мощность бомбы произвела сильное впечатление, но они не сочли ее настолько ужасной, чтобы отказаться от ее применения в военное время56.
В конце 1980-х годов бывшие солдаты, принимавшие участие в этих учениях, начали выступать с заявлениями о том, что получили серьезные заболевания в результате облучения, которому подверглись во время испытаний бомбы. Из района Тоцкого поступили отчеты о том, что заболеваемость раком превосходит нормальный уровень57. Основываясь на имеющихся в нашем распоряжении свидетельствах, невозможно судить об ущербе, нанесенном здоровью людей. Ясно, что были предприняты меры для защиты войск и населения местных деревень, но также ясно и то, что высшее командование имело приблизительное представление об условиях, складывающихся на поле боя после ядерного взрыва, и поэтому стремилось воссоздать их во время учений.
Учения в Тоцком были засняты на пленку, внимательно изучены и выводы были учтены при создании новых полевых уставов58. Полевые уставы 1955 г. ознаменовали поворотную точку в советском военном искусстве и тактике, поскольку предполагалось, что в будущей войне ядерное оружие будет использоваться как на поле боя, так и для нанесения ударов по стратегическим целям59. Оснащение НАТО тактическим ядерным оружием не заставило советскую армию отказаться от планов наступательных стратегичес
426
Глава пятнадцатая
ких операций на случай войны. В качестве ответной меры Советский Союз должен был изучить условия проведения операций с применением ядерного оружия60.
После учений в армейской палатке был устроен банкет. Курчатов представил маршалам и генералам некоторых ученых, ответственных за развитие ядерного оружия в Советском Союзе. Это событие означало переход ядерных вооружений из ведения Министерства среднего машиностроения к вооруженным силам61. Первая серия атомных бомб поступила в арсеналы в 1953 г., но Министерство среднего машиностроения сохраняло свой контроль над ними62. В конце 1954 г. ядерное вооружение впервые поступило в военные округи63. Жуков решительно настаивал на передаче этого вооружения под опеку Министерства обороны, но не достиг желаемого64. (Его взаимоотношения с Малышевым были очень плохими, возможно, из-за несогласия по этому вопросу65.) Для решения конфликта в Министерстве среднего машиностроения было организовано новое Главное управление, состоявшее из военных, однако оружие по-прежнему охраняли войска КГБ. Вопрос контроля все еще не был решен — вплоть до конца 50-х годов, когда в Министерстве обороны было учреждено 12-е Главное управление по ядерным вооружениям.
IV
Военная стратегия менялась медленнее, чем тактика и наука ведения боевых операций. Первые признаки ревизии сталинской ортодоксии появились в сентябре 1953 г., когда генерал-майор Н. Та-ленский, редактор журнала «Военная мысль», опубликовал статью «К вопросу о характере законов военной науки»66. Как можно судить по ее названию, статья представляла собой резюме дискуссии о военной науке67. Существенное значение ей придавало то обстоятельство, что автор поставил под вопрос адекватность «постоянно действующих факторов» как залога победы и утверждал прерогативы военных, считая главным предметом военной науки вооруженный конфликт (сфера действия военных), а не политический характер войны (сфера действия политиков и идеологов).
Дискуссии, которые последовали за появлением статьи Тален-ского, завершились в апреле 1955 г. публикацией в «Военной мысли» редакционной статьи, в которой было сделано заключение, что вооруженный конфликт, а не политическое устройство государств,
Россия после Сталина
427
является основным вопросом стратегии. Ее основной закон — закон достижения победы — еще не был сформулирован окончательно; победа характеризовалась как решительное поражение врага в ходе вооруженного конфликта68. Иными словами, военные специалисты считали, что победа достигается в ходе военных операций, а не является неизбежным результатом развития истории, как об этом заявил, например, Маленков в своей речи, произнесенной в ноябре 1949 г., когда сказал, что третья мировая война приведет к разрушению капиталистической системы69.
Эта дискуссия была важна для развития советской военной мысли, но она была далека от специфических проблем стратегии. Более резкие ноты прозвучали в начале 1955 г., когда Булганин и Жуков созвали совещание старших офицеров для глубокого изучения «современной военной техники и передовой военной теории»70. Выступая перед высшим командованием, Булганин указал на необходимость уделять серьезное внимание буржуазной военной науке, потому что армии империалистов, хотя они и имеют иную классовую основу, используют то же вооружение, что и Советский Союз, и потому что буржуазная военная наука отражает опыт прошедших войн71. В феврале 1955 г. в редакционной статье журнала «Военная мысль» подчеркивалось, что офицерский корпус должен иметь четкое представление о военных операциях в современной войне и что войска должны быть подготовлены к очень трудным условиям, в которых им придется сражаться72.
Советская военная стратегия нуждалась в основательном пересмотре, потому что в начале 1950-х годов ядерная угроза Советскому Союзу резко возросла. Запасы ядерных вооружений в Соединенных Штатах увеличились с 832 единиц в 1952 г. до 1161 — в 1953 г., 1630 — в 1954 г. и 2280 — в 1955 г.73. Командование стратегической авиации имело сеть баз, с которых бомбардировщики средней дальности могли нанести удар по Советскому Союзу; а в июне 1955 г. межконтинентальный бомбардировщик Б-52 поступил на вооружение стратегических военно-воздушных сил США. В 1955 г. советские ядерные запасы были, несомненно, меньше американских. Дальняя авиация имела в своем распоряжении большое число устаревших бомбардировщиков Ту-45 и совсем немногим более совершенных бомбардировщиков средней дальности Ту-16. К середине 1950-х годов на вооружение дальней авиации поступило небольшое количество межконтинентальных бомбардировщиков
428
Глава пятнадцатая
(вероятно, 30), но они, как известно, не удовлетворяли советское руководство.
В первые годы своей деятельности администрация Эйзенхауэра разработала стратегию «нового взгляда», которая в большой степени опиралась на ядерные вооружения74. В ходе войны стратегическая авиация могла бы нанести массированный удар по Советскому Союзу. На инструктаже, проведенном командованием стратегической авиации (КСА) в марте 1954 г., была представлена четкая картина того, как оно собирается это реализовать75. Оптимальный план, по мнению КСА, состоял в том, чтобы разместить свои заправщики и бомбардировщики на базах за пределами Соединенных Штатов перед нападением на Советский Союз. В соответствии с этой инструкцией «была произведена оценка, согласно которой КСА сможет при таких условиях пустить в ход 600-750 бомб, приближаясь к российской территории с разных направлений, чтобы одновременно подавить станции раннего предупреждения. Потребовалось бы около двух часов от этого момента до того времени, когда бомбы будут сброшены по трассе полета, при этом одни цели будут подавлены (американское кодовое название операции — "Браво"), а другие уничтожены (американское кодовое название — "Дельта"). В результате этих двухчасовых операций Россия стала бы грудой дымящихся и зараженных радиацией руин»76.
В этом нападении должно было участвовать 150 бомбардировщиков Б-36 и 585 — Б-47. Бомбардировщики Б-47 не обладали межконтинентальной дальностью полета, а Б-36 могли наносить удар со своих баз в Соединенных Штатах, неся только небольшой бомбовый заряд. Следовательно, Соединенные Штаты должны были предпринять атаку со своих ближайших к Советскому Союзу баз, если они хотели нанести полномасштабный удар. Главными целями для нанесения прицельных ударов были установки атомной энергетики (их число оценивалось в 25), аэродромы (по оценке, 645), военные штаб-квартиры и центры государственного управления77. В число целей входили имеющие ключевое значение для ведения войны промышленные объекты атомной энергетики, самолетостроения, газо- и нефтедобычи и переработки, производства боеприпасов, стали и электроэнергии78. Группа оценки систем вооружений (ГОСВ) Министерства обороны пришла к выводу, что воздействию планируемого в тот момент атомного нападения на Советский Союз подвергнутся 77 миллионов человек, из которых 60 миллионов погибнут. Из 134 крупнейших городов 118 подвергнутся
Россия после Сталина
429
бомбардировке, и от 75 до 84% их населения будет уничтожено79. Эти оценки намного превосходили данные, представленные в мае 1949 г. в отчете Хармона. Бомбы новой конструкции и увеличение их запасов делали ядерную войну еще более разрушительной.
Как показал инструктаж в КСА, военные стратеги в Соединенных Штатах полагали, что наиболее эффективной ядерной наступательной операцией явился бы один массированный удар, поражающий всю сеть выбранных целей. Из инструкции ГОСВ с очевидностью следовало, что такой «идеальный» удар — это упреждающий удар, в результате которого советские войска будут разгромлены, не успев воспользоваться своим ядерным оружием80. Трумэн и Эйзенхауэр решительно отклоняли возможность превентивной войны, хотя в правительстве этот вариант был подвергнут серьезному обсуждению81. Возможность упреждающей атаки, однако, не была исключена, она считалась жизненно важной для выполнения главной задачи — ослабления советского атомного удара.. После смерти Сталина возможность внезапного нападения была центральным элементом при пересмотре советской военной стратегии. Стремясь приуменьшить масштабы катастрофы 1941 года, Сталин утверждал, что внезапность является привходящим фактором в войне. В начале 50-х годов на дальнюю авиацию была возложена миссия по уничтожению американских стратегических ядерных сил, и это подразумевало упреждающий удар по противнику, поскольку стратегическая авиация должна быть уничтожена еще на земле. В военной печати после смерти Сталина важность фактора внезапности была признана более открыто, но сталинская ортодоксия все еще запрещала дискуссию о необходимости учитывать возможность внезапного нападения. Однако в феврале 1955 г. журнал «Военная мысль» опубликовал ранее отклоненную статью маршала бронетанковых войск Павла Ротмистрова, в которой он отстаивал необходимость принятия Советским Союзом упреждающей стратегии82.
Ротмистров, крупнейший военачальник, командовавший танковыми войсками в годы войны, в то время преподавал в Академии Генерального штаба. В статье он утверждал, что внезапное нападение с использованием атомного или водородного оружия может привести к существенно более серьезным последствиям, чем в прошлых войнах. Внезапность теперь становилась одним из решающих факторов успеха не только в отдельных сражениях или операциях, но и во всей войне. В некоторых случаях внезапное нападение с массированным применением ядерного оружия могло бы привести к
430
Глава пятнадцатая
быстрой гибели отдельного государства, которое не сможет оказать сопротивление из-за серьезных нарушений в его экономической и социальной структуре или же вследствие его неблагоприятного географического положения. Соединенные Штаты и Великобритания планировали внезапное нападение на Советский Союз, заявлял Ротмистров. В прошлом агрессоры часто начинали войну внезапным нападением на другие страны, и Советский Союз не может игнорировать уроки, преподанные историей: войска «должны быть всегда готовы к упреждающим действиям против коварства агрессоров»83. Задача вооруженных сил, писал он, — «не допустить внезапного нападения врага на нашу страну, а в случае попытки совершения нападения не только успешно отразить атаку, но и нанести по врагу встречные или даже упреждающие внезапные удары (т. е. удары с целью предупредить наступление.—Д. X.) страшной сокрушительной силы. Для этого советская армия и военно-морской флот обладают всем необходимым»84.
Внезапность нападения теперь играла главную роль в советской военной стратегии. Через месяц после публикации статьи Ротмистрова редакционная статья в «Военной мысли» повторила его слова о том, что вооруженные силы «должны быть всегда готовы к упреждающим действиям против коварства агрессоров»85. Она продолжала критику сталинской версии событий 1941 года. Начался пересмотр историографии, в процессе которого Сталина обвинили в ошибках, связанных с неожиданным нападением Германии; на него была возложена ответственность за недостаточную подготовку Красной армии86. Жуков, который в 1941 г. был начальником Генерального штаба и с тревогой следил за подготовкой немецких вооруженных сил к нападению, согласно последним сведениям, убеждал Сталина вести подготовку к упреждающему удару87. Поэтому упор на превентивность удара, проводимый после того, как Жуков стал министром, не вызывает удивления.
Однако основной причиной тяготения Советского Союза и Соединенных Штатов к упреждающим действиям было положение, связанное со стратегическим ядерным равновесием. Для Соединенных Штатов угроза советского ядерного «ответа» могла бы существенно уменьшиться (или даже быть исключена), если бы советские ядерные силы были уничтожены на земле. Для Советского Союза мощность американского нападения могла быть в значительной степени уменьшена, если бы советские бомбардировщики смогли уничтожить бомбардировщики Соединенных Штатов прямо на их ба
Россия после Сталина
431
зах. Высшее советское военное командование опасалось «опоздать», потому что в этом случае оно потеряло бы большую часть своих ядерных сил и в значительной степени, если не полностью, утратило бы способность нанести ответный удар. Стратегический баланс был неустойчивым в том смысле, что каждая из сторон имела сильное желание напасть первой — как будто война уже была неизбежна.
В августе 1955 г. генерал-лейтенант С. Красильников, военный теоретик, преподаватель Академии Генерального штаба, по-новому оценил военную стратегию в послесталинское время88. На начальном этапе войны каждая из сторон будет пытаться уничтожить военно-воздушные силы другой стороны, а также заводы по производству ядерного оружия. Наряду с противовоздушной обороной эти наступления станут «наиболее надежным способом обеспечить безопасность тыла и свободу ведения операций вооруженными силами на фронте и на море»89. Наземные и воздушные операции будут совмещаться «с мощными систематическими ударами стратегической авиации по основным военно-экономическим центрам и узлам коммуникаций вражеских стран, с непрерывной напряженной борьбой подводных, надводных и воздушных сил на его морских коммуникациях и с другими формами борьбы в целях подрыва экономической мощи врага и ослабления его воли к сопротивлению»90. Красильников доказывал необходимость мощных ударов по экономическим центрам противника, а не только по вооруженным силам; «тогда военная мощь вражеской страны или блока стран уподобится свечке, .горящей с двух концов»91. Иными словами, советские ядерные удары, подобно тем, которые были разработаны командованием стратегических военно-воздушных сил Соединенных Штатов, имели своей целью разрушение и подавление объектов.
Большое внимание теперь уделялось последствиям применения ядерного оружия в практике военных действий. Цель военной стратегии состояла по-прежнему в одержании победы в войне путем уничтожения сил противника, но начальный период войны приобретал новую значимость, а упреждение рассматривалось как желательный и даже необходимый фактор стратегии. Хотя военные и знали, что ядерное оружие обладает страшной разрушительной силой, они по-прежнему рассматривали его как средство ведения войны, а не как силу, исключающую войну. Ядерное оружие на первом этапе войны могло бы уничтожить небольшое государство с высокой плотностью населения, но Советскому Союзу с его громадной
432
Глава пятнадцатая
территорией и разбросанным по ней населением не грозила подобная участь. С точки зрения Красильникова, само по себе ядерное оружие не может определять исход войны.
Красильников подчеркнул, что ядерное оружие изменит взаимоотношения между различными родами войск,— так оно и произошло к тому времени, когда его статья была опубликована. Хрущев решил отказаться от программы Сталина по строительству военно-морских кораблей, которую он считал «самой большой его ошибкой» в военной политике92. Хрущев, поддерживаемый Жуковым, верил в то, что появление ядерного оружия превратит корабли надводного флота в анахронизм. Он прекратил строительство этих кораблей, несмотря на возражения адмирала Кузнецова, главнокомандующего военно-морскими силами93. Вышеизложенное в основном относилось к крупным надводным боевым кораблям, поэтому приоритет в военно-морских силах был отдан подводным лодкам, авиации, базирующейся на суше, а также небольшим надводным кораблям94.
Разногласия существовали также в вопросе применения ядерного оружия в наземных войсках. Некоторые высшие офицеры доказывали, что важно увеличить численность войск, поскольку имеющийся состав можно было легко уничтожить; другие полагали, что войск нужно меньше, потому что их огневая мощь будет усилена за счет ядерного оружия. Жуков и Хрущев придерживались последних соображений. В августе 1955 г. правительство объявило о сокращении к концу года численности вооруженных сил на 640 тысяч человек. Это был первый шаг на пути сокращения вооруженных сил, численность которых в 1955 г. достигла 5,7 миллионов человек.
V
В своей речи на похоронах Сталина Маленков сказал, что Советский Союз будет проводить политику, исходящую из «ленинско-сталинского положения о возможности длительного сосуществования и мирного соревнования двух различных систем — капиталистической и социалистической»96. Несмотря на подобный, если так можно выразиться, ритуальный поклон в сторону Ленина и Сталина, эти слова указывали на появление нового направления в политике. Сталин и в самом деле говорил о возможности мирного сосуществования между социализмом и капитализмом, но только при
Россия после Сталина
433
соблюдении определенных условий97. Он рассматривал мирное сосуществование как ряд последовательных уступок со стороны Запада, хотя, безусловно, в дальнейшем потребовал бы еще больших уступок, как предостерегал Литвинов. Сталинская концепция устройства мира после окончания второй мировой войны, его ожидание новой мировой войны через пятнадцать-двадцать лет, его военные приготовления в начале 50-х годов, подтвержденная им идея неизбежности войны и его речь на октябрьском пленуме Центрального Комитета (1952 г.) — все это находилось в явном противоречии с провозглашенной им же концепцией возможности долговременного мирного сосуществования социализма и капитализма.
Преемники Сталина провели незамедлительные изменения во внешней политике. Наиболее тяжелой проблемой, которая перед ними стояла, была корейская война. В мае 1952 г. на переговорах о перемирии было достигнуто соглашение по всем пунктам, за исключением освобождения военнопленных. Соединенные Штаты настаивали на том, чтобы возвращение пленных было добровольным; коммунистическая сторона хотела, чтобы все китайские военнопленные были возвращены на родину вне зависимости от их желания. В октябре 1952 г. мирные переговоры были прерваны на этом пункте98. Когда Чжоу Эньлай прибыл в Москву на похороны Сталина, он обсуждал ситуацию в Корее с советским руководством. От имени китайского правительства он предложил, чтобы Советский Союз помог закончить войну. Согласно советскому отчету, написанному тринадцатью годами позже, «такая позиция китайцев совпадала и с нашей позицией»99. В том же месяце Москва направила специального посланника в Пхеньян, чтобы обсудить шаги, которые следует предпринять для окончания войны. К этому времени «корейцы проявляли явное стремление к скорейшему прекращению военных действий»100.
19 марта 1953 г., ровно через две недели после смерти Сталина, Совет министров СССР утвердил проект письма к Мао Цзэдуну и Ким Ир Сену. «Было бы неправильно продолжать линию, проводимую до последнего времени,— говорилось в письме,— не внося в нее изменений, которые отвечают нынешнему политическому моменту и которые вытекают из самых глубоких интересов наших народов»101. В этом письме был предложен ряд шагов, которые следовало предпринять руководителям трех коммунистических стран в последующие недели. 28 марта Пэн Дэхуай и Ким Ир Сен сообщили генералу Марку Кларку, главнокомандующему войсками Орга
434
Глава пятнадцатая
низации Объединенных Наций в Корее, о согласии принять предложение, сделанное им в письме от 22 февраля, об обмене больными и ранеными военнопленными102. Двумя днями позже Чжоу Эньлай предложил, чтобы все военнопленные, отказавшиеся от репатриации, были переправлены в нейтральную страну — до тех пор, пока проблема с ними не будет разрешена103. Ким Ир Сен сделал заявление, поддерживающее предложение Чжоу Эньлая. 1 апреля Молотов также высказался в поддержку заявлений Чжоу Эньлая и Ким Ир Сена104.
Предложение Чжоу Эньлая рассматривалось в Вашингтоне как важная уступка, но оно не было принято, так как в этом случае не желавшие репатриироваться военнопленные должны были провести остаток жизни в тех странах, куда их направят105. Затянувшаяся вокруг свободной репатриации «торговля» продолжалась на возобновившихся в конце апреля переговорах. На этот раз давление, направленное на завершение переговоров, оказывал Вашингтон. 21 марта государственный секретарь Джон Фостер Даллес, находившийся с визитом в Индии, проинформировал премьер-министра Неру о том, что «если мирные переговоры провалятся, то Соединенные Штаты не ослабят свой военный нажим, а скорее усилят его и что это может существенно расширить зону конфликта»106. Даллес надеялся, что это соображение станет известно в Пекине. 25 мая в соответствии с инструкциями, полученными из Вашингтона, главный посредник ООН на мирных переговорах представил своим коммунистическим партнерам измененное предложение и объяснил, что оно отражает окончательное решение ООН107. В то же время генерал Кларк написал Ким Ир Сену и Пэн Дэхуаю, что Соединенные Штаты не намерены затягивать переговоры108. 28 мая посол Соединенных Штатов в Москве Чарльз Болен сказал Молотову, что самое последнее предложение было «наиболее серьезным и важным»109.
Для советского руководства не стало сюрпризом то обстоятельство, что предложение Чжоу Эньлая от 28 марта не привело к непосредственному окончанию войны. Последний абзац письма Мао Цзэдуну и Ким Ир Сену ясно показал, что потребуются дальнейшие шаги: «Конечно, мы не можем сейчас предвидеть все шаги и меры, которые правительства СССР, КНР и КНДР должны будут принять. Тем не менее, если между нашими правительствами будет достигнуто полное согласие о главной линии по этому вопросу — а
Россия после Сталина
435
мы полностью уверены в том, что это так, — тогда можно будет достичь соглашения по остальным возникающим вопросам»110.
Правительства коммунистических стран решили принять предложения ООН о свободной репатриации. 3 июня Молотов сообщил Болену о том, что «намечен путь к успешному завершению переговоров по прекращению военных действий»111. 4 июня китайская и северокорейская стороны сообщили представителю ООН об их решении, и 8 июня соответствующее соглашение было составлено. Мирное соглашение было подписано 27 июля.
Эйзенхауэр и Даллес утверждали, что именно угроза использования атомной бомбы привела к соглашению с Китаем и Северной Кореей112. Однако справедливость этой точки зрения сомнительна. После смерти Сталина в советской внешней политике произошли существенные перемены113. Новое руководство быстро продвигалось по нескольким направлениям. Его целью было ослабление международной напряженности. Мотивы, которыми оно руководствовалось, были различными: создание условий для реформ во внутренней политике; обеспечение передышки на время послесталинских преобразований; уменьшение опасности возникновения мировой войны; выявление и использование противоречий между силами на Западе. Несмотря на существовавшие среди высшего руководства различия в понимании целей и задач страны, общим являлось осознание того, что ни одна из поставленных целей не будет достигнута, пока не закончится война в Корее. Вот почему новое руководство сразу пошло на возобновление переговоров. Именно это подтолкнуло Москву, а за ней Пекин и Пхеньян двигаться дальше по пути, который они уже выбрали, а не намек Даллеса, в мае сделанный им Неру114, о котором последний, по собственному его признанию, никого не предупредил.
Маленков в своей речи 8 августа отметил, что корейская война была «чревата самыми серьезными международными осложнениями». «После длительного периода нагнетания напряженности,— сказал он,— впервые за послевоенные годы появилось ощущение разрядки международной атмосферы»115.
VI
Термин «мирное сосуществование» стал появляться в высказываниях советского руководства во время кампании по выборам в Верховный Совет в начале 1954 г. 11 февраля 1954 г. в обращении
436
Глава пятнадцатая
Центрального Комитета к избирателям было подчеркнуто, что внешнюю политику партии, направленную на достижение мира и дружбы между всеми народами, сформулировал Ленин, «указавший на возможность длительного мирного сосуществования двух различных экономических систем — капиталистической и социалистической»116. В марте некоторые политические лидеры, включая Хрущева, говорили в своих предвыборных речах о мирном сосуществовании1,7.
Молотов избегал термина «мирное сосуществование». Это было «скользкое выражение», объяснил он много лет спустя118. Молотов возражал против данного термина потому, что он якобы позволял смотреть на Советский Союз как на страну, которая просит мира: «А просить о мире — значит показать свою слабость. А перед сильным показать свою слабость — невыгодно политически, нецелесообразно. Для большевиков не подходит»119. Говоря более обобщенно, эта позиция вызывала сомнение в необходимости уничтожения империализма: если империализм и социализм могли бы сосуществовать, «тогда для чего мы живем?»120 По Молотову, было бы ошибочно думать, что коммунизм можно построить путем мирного сосуществования: «Мы должны беречь мир, но если мы, кроме того, что мы боремся за мир и оттягиваем войну, если мы еще верим, что так можно прийти к коммунизму, так это же обман с точки зрения марксизма, это и самообман, и обман народа»121.
Несмотря на опасения Молотова, «мирное сосуществование» скоро сделалось привычным термином в советском политическом лексиконе. Это стало существенным нововведением, как свидетельствуют критические замечания Молотова. Утверждая, что капитализм и социализм могут длительное время сосуществовать, новое руководство отвергало сталинское предсказание о неизбежности новой мировой войны, которая начнется спустя пятнадцать-двадцать лет после окончания второй мировой войны. «Мирное сосуществование» рассматривалось в качестве альтернативы ядерной войне, как политический курс, которого следует придерживаться, если стремиться избежать ядерной войны. Хрущев, например, пишет в своих воспоминаниях, что основной вопрос для Мао Цзэдуна состоял «не в мирном сосуществовании, а заключался в том, как подготовиться к войне и нанести военное поражение»122. Мирное сосуществование не означало, однако, идеологического сосуществования и не влекло за собой отказа от борьбы с империализмом. Но эту борь
Россия после Сталина
437
бу надо было проводить таким образом, чтобы избежать ядерной войны.
«Мирное сосуществование» ставило вопросы о войне и мире. Могло ли оно длиться всегда, или все же рано или поздно произойдет война? Если война начнется, то каков будет ее исход? Маленков поставил этот вопрос 12 марта 1954 г. Его заявление выявило противоречия в советском руководстве и оказалось пагубным для его собственного политического будущего. Он сказал: «Неправда, что человечеству остается выбирать лишь между двумя возможностями: либо новая мировая война, либо так называемая холодная война. Народы кровно заинтересованы в прочном укреплении мира. Советское правительство стоит за дальнейшее ослабление международной напряженности, за прочный и длительный мир, решительно выступает против политики холодной войны, ибо эта политика есть политика подготовки новой мировой войны, которая при современных средствах войны означает гибель мировой цивилизации»123. Некоторые западные комментаторы интерпретировали данное утверждение как принятие концепции ядерного сдерживания; Динерштейн, например, писал, что Маленков «сделал серьезный намек на то, что мир будет гарантирован, потому что в случае уничтожения цивилизации проиграют все»124. Но Маленков имел в виду другое: угроза того, что в войне потери понесут все, не гарантирует мира, а делает его необходимым (курсив автора.— Прим. ред.). Хотя это утверждение в течение долгого времени воздействовало на военную политику, оно не оказало непосредственного влияния на программу ядерных вооружений. Цель Маленкова состояла в том, чтобы подчеркнуть необходимость поддержания мирных взаимоотношений с Западом.
Эта позиция весьма отличалась от его же высказываний — в ноябре 1949 г. и в октябре 1952 г.— о том, что новая мировая война означала бы конец капиталистической системы. Почему он изменил свою позицию? Одно из возможных объяснений состоит в том, что он делал свои предыдущие заявления, следуя указаниям Сталина. Как видно из главы 12, имеются определенные свидетельства, что Маленков выступал против политики конфронтации, проводимой Сталиным после 1949 г. Кроме того, нельзя говорить, что его взгляды на последствия ядерной войны не менялись. Более вероятное объяснение состоит в том, что Маленков в период между 1952 и 1954 годами изменил свою оценку ядерной войны в результате развития термоядерного оружия.
438
Глава пятнадцатая
Маленков сделал свое заявление через 12 дней после испытаний «Браво» на атолле Эниветок, во время которого произошел взрыв мощностью в 15 мегатонн. Это испытание произвело исключительное впечатление на общественное сознание во всем мире. В письме Эйзенхауэру от 9 марта Черчилль дал мрачную оценку последствий ядерного взрыва. Защитить теперь можно будет только «небольшие штабные группы»; несколько миллионов человек будут уничтожены четырьмя или пятью водородными бомбами; радиоактивные осадки смогут уничтожить человеческую жизнь на огромных пространствах. Человеческое сознание испытывает ужас при осмыслении этих фактов, писал он, и лишь «немногим людям, на чьи плечи возложена высшая ответственность... должны быть открыты эти ужасные и смертоносные области знания»125. Возможно, в своем заявлении от 12 марта Маленков тоже реагировал, хоть и менее красноречиво, на испытания в Тихом океане термоядерного оружия страшной разрушительной силы.
В конце марта Малышев, Курчатов, Алиханов, Кикоин и Виноградов написали статью под названием «Опасности атомной войны и предложение президента Эйзенхауэра», представившую очень впечатляющую картину последствий ядерной войны126. (Основная цель этой статьи — ответ на предложение, содержавшееся в речи Эйзенхауэра «Атомы для мира», которая обсуждается в следующей главе.) Соединенные Штаты сообщили об испытании двух водородных бомб в марте, писали Малышев и его коллеги. Термоядерные реакции лежат в основе неограниченного увеличения разрушительной силы бомбы, отмечали они. Одна термоядерная бомба в несколько мегатонн могла бы «разрушить все жилые дома и постройки в радиусе 10-15 км, т. е. уничтожить все население»127. Ядерное оружие можно направить на цели, расположенные на расстоянии тысяч километров, и поскольку «защита от такого оружия практически невозможна, ясно, что массовое применение атомного оружия приведет к опустошению воюющих стран»128. Подсчеты показали, что, если существующие запасы атомного оружия будут использованы в войне, они произведут «на значительной части поверхности земли биологически вредные для жизни людей и растений дозы излучения и концентрации радиоактивных веществ». Темп производства атомных бомб таков, что нескольких лет будет достаточно для того, чтобы «создать невозможные для жизни условия на всем земном шаре». «Взрыв примерно ста больших водородных бомб,— добавляли они,— приведет к тому же». «Таким образом,—
Россия после Сталина
439
заключали авторы статьи,— нельзя не признать, что над человечеством нависла огромная угроза прекращения всей жизни на земле»129.
Этот удивительный документ ясно и точно определил последствия ядерной войны. В нем ничего не говорится об уничтожении капитализма и победе социализма. В статье получило поддержку мнение Маленкова о том, что новая мировая война означала бы конец мировой цивилизации. Статья, одним из основных авторов которой был Малышев, ставленник Маленкова, появилась вслед за противоречивым заявлением последнего, повлекшим острую критику со стороны высшего руководства страны. 1 апреля 1954 г. Малышев направил черновой вариант статьи Маленкову, Хрущеву и Молотову с предложением опубликовать ее под фамилиями академиков Несмеянова, Иоффе, Скобельцына и Опарина, которые «хорошо известны за границей и с нашей тематикой не связаны»130. Однако она не была опубликована, и ей не удалось спасти Маленкова.
Маленков пошел дальше, чем считали допустимым его коллеги в руководстве страны. Через шесть недель после своего заявления, 27 апреля, он вернулся к старой формуле, утверждая, что «если, однако, агрессивные круги, уповая на атомное оружие, решились бы на безумие и захотели испытать силу и мощь Советского Союза, то можно не сомневаться, что агрессор будет подавлен тем же оружием и что подобная авантюра неизбежно приведет к развалу капиталистической общественной системы»131. Хрущев в одной из своих речей сказал почти то же самое. Представляется, что на Маленкова было оказано давление, чтобы он изменил свою позицию. На Пленуме Центрального Комитета в январе 1955 г. Хрущев назвал заявления Маленкова о конце мировой цивилизации «теоретически неправильными, ошибочными и политически вредными»132. Заявление Маленкова привело в замешательство тех товарищей за рубежом и в Советском Союзе, которые приняли его за отражение линии, проводимой Центральным Комитетом. Это вредное заявление, «способное породить у народов чувство безнадежности их усилий сорвать планы агрессоров», сказал Хрущев133.
Молотов был даже более откровенен в этом вопросе. «Не о "гибели мировой цивилизации" и не о "гибели человеческого рода" должен говорить коммунист,— сказал он на Пленуме,— а о том, чтобы подготовить и мобилизовать все силы для уничтожения буржуазии»134. «Как можно утверждать,— говорил он,— что при атом
440
Глава пятнадцатая
ной войне может погибнуть цивилизация?.. Разве можем мы настраивать так народы, что в случае войны все должны погибнуть? Тогда зачем же нам строить социализм, зачем беспокоиться о завтрашнем дне? Уж лучше сейчас запастись всем гробами... Видите, к каким нелепостям, к каким вредным вещам приводят те или иные ошибки в политических вопросах»135. Молотов не принимал концепции мирного сосуществования, потому что она означала, что мир теперь имеет большее значение, чем борьба с империализмом. Но Маленков шел дальше: если социализм не сможет выйти победителем в мировой войне, тогда ясно, что приоритет должен быть отдан устранению войны. Такая концепция, по Молотову, заслуживала «проклятья», поскольку он считал ее равноценной отказу от дела коммунизма.
В марте 1955 г., через месяц после отставки Маленкова с поста председателя Совета министров, его тезис был подвергнут массированной атаке на страницах журнала «Коммунист», ведущего теоретического журнала партии. В редакционной статье «Судьбы мира и цивилизации решают народы» декларировалось, что, хотя последние испытания показали значительное увеличение разрушительной мощи ядерного оружия, термоядерная война не уничтожит мировую цивилизацию. Судьба человечества не может быть решена наукой и техникой; она зависит от характера социальных отношений, от состояния и уровня классовой борьбы между прогрессивными силами и силами реакции. Никакое оружие, даже водородная бомба, не может изменить законы общественного развития136.
Статья, которую Малышев послал Хрущеву, Маленкову и Молотову, никак не поддерживала аргументы, выдвинутые «Коммунистом». Курчатов и его коллеги ясно и последовательно излагали свою точку зрения, привлекая внимание руководства к ужасным последствиям ядерной войны. Есть свидетельства того, что они поступали так же и при других обстоятельствах.
Много лет спустя Хрущев описал свою реакцию на полную информацию об ядерном оружии, полученную им в сентябре 1953 г. «Когда я был избран первым секретарем Центрального Комитета,— сказал он, — и узнал все, относящееся к ядерным силам, я не мог спать несколько дней. Затем я пришел к убеждению, что мы никогда не сможем использовать это оружие, а когда понял это, то снова получил возможность спать. Но все равно, мы должны быть готовы. Наше понимание не является достаточным ответом на самонадеянность империалистов »137.
Россия после Сталина
441
Возможно, что человеком, который ознакомил Хрущева с этими проблемами, мог быть Курчатов. Если Анатолий Александров точен, когда говорит, что Курчатов вернулся в Москву потрясенный произведенным в августе 1953 г. испытанием, тогда, по всей вероятности, он сообщил Хрущеву о своих ощущениях.
Причина, по которой позиция Маленкова встретила со стороны Хрущева немотивированную критику и обвинение в политическом оппортунизме, заключается в том, что содержала новый взгляд на результаты ядерной войны. Хрущев не мог согласиться с ней, так как она вступала в противоречие с основными политическими и идеологическими установками партии. Таково было основное содержание критики, направленной против Маленкова. В результате позиция советского руководства стала носить двойственный, по сути шизофренический характер: признание разрушительных последствий ядерной войны, представляющих равную опасность как для Советского Союза, так и для Запада, и официальная точка зрения на то, что эта война означала бы конец капитализма.
VII
После отставки Маленкова Хрущев захватил в свои руки инициативу в проведении внешней политики. В мае 1955 г. он решил, что Советский Союз должен подписать мирный договор с Австрией о выводе своих войск, что обеспечило бы основу австрийского нейтралитета138. В июне он и Булганин посетили Югославию, чтобы восстановить отношения с Тито. Молотов, который все еще оставался министром иностранных дел, был против такой политики. Он доказывал, что Советский Союз не должен подписывать мирный договор с Австрией до тех пор, пока не будут урегулированы отношения с Германией139. Он также не был согласен с попыткой восстановить партийные связи с Югославией. В начале июля на пленуме Центрального Комитета он заявил, что признание ошибок прошлого подрывает престиж СССР, поскольку служит признанием того, что ранее в стране принимались ошибочные решения. Он считал югославских лидеров «предателями, антимарксистами, перерожденцами, скатившимися в лагерь социал-демократии». Молотов был подвергнут резкой критике на пленуме другими членами Президиума. «Молотов живет только прошлым и вдохновляется злобой, которая накопилась у него за время этой советско-югославской драки»,— сказал Микоян. Булганин назвал его «безнадежным начетчиком».
442
Глава пятнадцатая
Молотов еще в течение года оставался министром иностранных дел, но его влияние очень ослабло140.
Одной из инициатив, предпринятых Советским Союзом весной 1955 г., явился ряд предложений по разоружению, выдвинутых 10 мая. Разговоры о разоружении начиная с 1946 г. имели в значительной мере ритуальный характер для всех великих держав. Советские предложения были рассчитаны на то, чтобы представить Советский Союз бастионом мира во всем мире. Свидетельства о том, что Сталин предполагал провести разоружение, отсутствуют. После его смерти появились признаки сдвига в советском мышлении. Поначалу Советский Союз придерживался своих старых позиций: запрещение ядерного оружия, сокращение на треть обычных вооруженных сил в пяти странах — постоянных членах Совета Безопасности, и ликвидация военных баз на территории иностранных государств141. Эти предложения были неприемлемы для западных держав. Но 10 мая 1955 г. Советский Союз выступил с новым предложением, включив в него идеи, выдвинутые ранее Великобританией и Францией. Он отказался от предложения о пропорциональном сокращении обычных вооруженных сил и принял предложение Великобритании и Франции о верхнем пределе численности; он согласился с тем, что контроль должен быть постоянным и что инспекторы органов международного контроля должны иметь в любое время «беспрепятственный доступ ко всем объектам, подлежащим контролю»; он предложил разместить контрольные пункты во всех больших портах, на железнодорожных узлах, на основных автострадах и на аэродромах всех заинтересованных стран, чтобы «видеть, что не происходит опасного сосредоточения наземных, военно-воздушных или военно-морских сил», готовых к внезапному нападению. Советский Союз предложил запретить испытания ядерного оружия142.
Все же ряд предложений оставался неприемлемым для Запада — например, о ликвидации иностранных военных баз. Однако эти предложения обозначили существенные сдвиги в советской внешней политике и представляли попытку перехода от «риторики» разоружений к позиции, на основе которой могло быть достигнуто военное соглашение. А. А. Рощин, который принимал участие в подготовке документа, писал: «По сути дела они представляли собой принятие СССР предложений западных держав»143. Невозможно сказать, насколько гибкими были эти предложения и сколь велико было желание прийти к соглашению, потому что они так и не
Россия после Сталина
443
стали предметом переговоров. Первоначальная реакция Великобритании и Франции была благожелательной, но Соединенные Штаты ясно продемонстрировали свое несогласие, и прежние предложения Запада были отозваны144. «Для нас, разрабатывавших предложения от 10 мая, все это было непостижимо»,— писал Рощин145. В докладе от 7 июля 1955 г., говоря о позиции, которую, возможно, займут западные страны на приближающейся Женевской встрече, Комитет информации при Министерстве иностранных дел, координирующий разведку, обратил внимание на то, что предложения от 10 мая «поставили Соединенные Штаты Америки в исключительно сложное положение». Соединенные Штаты, заключил Комитет, не намерены обсуждать эти предложения в Женеве, потому что они не хотят отклонить их без выдвижения новых своих предложений146. Женевская конференция, работа которой продолжалась с 18 по 23 июля, была первой встречей на высшем уровне после Потсдама. Она проходила в обстановке «духа Женевы», что способствовало улучшению международной атмосферы. Это улучшение последовало за подписанием мирного договора с Австрией. Булганин был формальным руководителем советской делегации, в которую входили Хрущев (ее фактический руководитель), Молотов и Жуков. Эйзенхауэр возглавлял делегацию Соединенных Штатов; Энтони Идеи, который в это время был премьер-министром, возглавлял делегацию Великобритании, а Эдгар Фор, премьер-министр Франции,— французскую. Был достигнут некоторый прогресс по четырем обсуждавшимся проблемам: по европейской безопасности, по Германии, по разоружению и по взаимоотношениям между Востоком и Западом,— но не было заключено никаких формальных соглашений147. Булганин повторил, что Советский Союз заинтересован в запрещении ядерных испытаний, но это не вызвало интереса со стороны правительств западных держав148.
Самым неординарным событием на Женевской конференции стало предложение Эйзенхауэра, согласно которому каждая из стран передает другой «полный перечень своих военных предприятий» и «достаточную свободу для воздушной разведки». Это, сказал Эйзенхауэр, убедило бы стороны в том, что ни одна из них не готовит «обширного внезапного нападения». Хрущев после длительных обсуждений согласился с полетами над Восточной Европой как средством против внезапного нападения, но был против полетов над Советским Союзом. Он рассматривал их как воздушный шпионаж, который позволит Соединенным Штатам выявить мишени для вне
444
Глава пятнадцатая
запного нападения, и опасался, что в результате таких полетов выявится тщательно скрываемая отсталость Советского Союза149. Эйзенхауэр не ожидал, что предложение об «открытом небе», как его потом стали называть, будет принято Советским Союзом. Однако это предложение получило сильную поддержку на Западе и стало в переговорах по разоружению основным козырем против советских предложений, выдвинутых 10 мая 1955 г.
Несмотря на малое количество достигнутых соглашений, Женевская встреча была особенно важна в следующем отношении. Она предоставила руководителям Советского Союза и западных стран первые свидетельства того, что между ними имеется взаимопонимание в вопросах, касающихся ядерного оружия и ядерной войны. Эйзенхауэр постарался убедить советское руководство в огромной разрушительной силе ядерного оружия. Во время одного из приемов он сказал Булганину «с большой убежденностью», что развитие новейшего оружия означает, что страна, которая использует его, «на самом деле рискует разрушить себя». Поскольку на планете преобладают ветры, распространяющиеся с востока на запад, а не с севера на юг, большая война разрушит Северное полушарие150. То же самое он сказал при встрече с Жуковым, своим старым товарищем по оружию в войне с нацистской Германией. «Даже ученые,— заметил он,— не смогут сказать, что случится, если две сотни водородных бомб будут взорваны за короткий промежуток времени, но если атмосферные условия будут обычными, радиоактивные осадки смогут погубить целые народы, а может быть, и все Северное полушарие». Жуков согласился с мнением президента, сказав, что «если в первый день войны Соединенные Штаты сбросят на Советский Союз три или четыре сотни бомб, а СССР сделает то же самое, то невозможно предсказать, что произойдет при таких условиях». Он был «безоговорочно согласен с запрещением оружия такого типа»151. Эйзенхауэр вернулся в Вашингтон с верой в то, как он заявил в телевизионной передаче, «что теперь растет взаимопонимание, что бесконтрольно развиваемое производство ядерного оружия станет практически самоубийством для человечества»152.
Идеи сделал из Женевской конференции такие же выводы. Он начал приходить к этой точке зрения с 1954 г. «Мои беседы с советскими руководителями, начиная с 1954 г.,— писал он в своих мемуарах,— убедили меня в том, что они ясно оценивали изменения в стратегии, возникшие из-за ядерного оружия. Мировой конфликт означал бы взаимоуничтожение, на которое они не собира
Россия после Сталина
445
лись идти. Я впервые это понял в 1954 г. во время наших дискуссий в Женеве об Индокитае. Это не выставлялось напоказ, но это чувствовалось »153.
По его мнению, Женевская встреча в июле 1955 г. была полезной в этом отношении. «Каждая из участвовавших в ней стран поняла, что ни одна из них не хотела войны, и каждая понимала, почему она ее не хочет. Русские, как и мы, поняли, что такое положение возникло из-за устрашающей силы ядерного оружия»154.
Хрущев вернулся из Женевы, удовлетворенный результатами встречи. Он отправлялся в Женеву, понимая, что западные страны будут оказывать сильное давление. «Мы вернулись в Москву из Женевы, зная, что не достигли никаких результатов»,— вспоминал он в своих мемуарах. «Но мы были ободрены тем, что поняли теперь, что и наши противники, вероятно, боятся нас так же, как мы боимся их ... Теперь они знали, что им надо вести с нами дела искренне и справедливо, что они должны уважать наши границы и наши права и что они не сумеют достигнуть того, чего хотят, с помощью силы или шантажа»155. Вполне возможно предположить, что Хрущев рассматривал высказывания Эйзенхауэра о ядерной войне как свидетельство того, что Запад теперь озабочен, так же, как и Советский Союз, необходимостью избежать такой войны.
В декабре 1955 г. Комитет информации составил доклад о позиции западных держав в отношении войны и мира. Доклад учитывал, что за три года произошли изменения: те, кто предпочитал мирное решение споров, занимали теперь более прочные позиции, чем в 1952 г. Как указывалось в докладе, на это были различные причины, включая и советские усилия, направленные на ослабление напряженности в международных отношениях, а также ослабление английского и французского влияния в Азии и Африке. Но и усиление советской мощи также вносило изменения в расклад сил: «Перегруппировка сил в буржуазных кругах основных капиталистических стран была ускорена сообщением о проведении в августе 1953 года Советским Союзом испытаний водородной бомбы, что означало потерю Соединенными Штатами монополии на водородное оружие. Влиятельные круги буржуазии, особенно в западноевропейских странах, пришли к выводу, что развитие термоядерного оружия, стратегической авиации и межконтинентального ракетного оружия сделало бесперспективной политику создания западным блоком решающего военного преимущества над странами социалистического лагеря»156. Усиление мощи Советского Союза произошло
446
Глава пятнадцатая
22 ноября, когда была испытана первая советская супербомба. 26 ноября Хрущев перед аудиторией, собравшейся в Бангалоре, выразил надежду, что эти бомбы никогда не будут применены в войне: «Пусть эти бомбы лежат, и пусть они действуют на нервы тем, кто хотел бы развязать войну. Пусть знают, что войну развязать нельзя, потому что если начнешь войну, то получишь должный ответ»157.
Двумя месяцами позже, на XX съезде партии, Хрущев отверг идею о неизбежности войны. Советские руководители на съезде подчеркивали значение политики мирного сосуществования. «Либо мирное сосуществование, либо самая разрушительная в истории война, — сказал Хрущев в отчетном докладе съезду. — Третьего не дано»158. Другие руководители вторили ему, лишь Молотов высказал предостережение, подчеркнув, что Советский Союз должен быть уверен в том, что капиталистические силы также приняли идею мирного сосуществования159. Мирное сосуществование означало, что новая мировая война не является неизбежной, но только на XX съезде партии эта идея была официально признана. Войны были неизбежны в то время, когда империализм был единственной мировой системой, заявил Хрущев. Но теперь возникла социалистическая система, которая благодаря своим моральным и материальным возможностям способна предотвратить агрессию. «Пока на земном шаре остается капитализм, реакционные силы, представляющие интересы капиталистических монополий, будут и впредь стремиться к военным авантюрам и агрессии, могут пытаться развязать войну. Но война не является фатально неизбежной. Теперь имеются мощные общественные и политические силы, которые располагают серьезными средствами для того, чтобы не допустить развязывания войны империалистами, а если они попытаются ее начать — дать сокрушительный отпор агрессорам, сорвать их авантюристические планы»160. Советский Союз был теперь достаточно сильным, отчасти благодаря этому «страшному средству» — ядерному оружию, чтобы предотвратить войну. Хрущев отверг политический курс, который отстаивал Сталин в 1952 г. в книге «Экономические проблемы социализма в СССР»161.
Атомная бомба не смогла изменить концепции международных отношений, принятой Сталиным. Однако именно ядерное оружие сформировало у его преемников новую концепцию об отношениях между Востоком и Западом. Именно опасность ядерной войны привела их к принятию политики мирного сосуществования, и именно
Россия после Сталина
447
устрашающая мощь советского ядерного оружия позволила им декларировать, что война не является «фатально неизбежной». Но существовали пределы, за которыми они ничего не собирались изменять. Преемники Сталина не приняли позиции Маленкова, изложенной в 1954 г., согласно которой мировая цивилизация погибнет в новой войне. Напротив, некоторые советские руководители, включая и Маленкова с его последующими заявлениями, утверждали, что, если случится мировая война, социализм выйдет из нее победителем. Например, Микоян заявил: «Водородная и атомная война может привести к большим разрушениям, но она не может привести к уничтожению человечества или его цивилизации, она уничтожит устаревший и зловредный строй — капитализм на его империалистической стадии»162. Это была важная точка зрения, потому что она подводила под советскую военную доктрину идеологический фундамент. Войны можно было избежать, и в то же время возможность войны не исключалась. Более того, если она и случится, то закончится победой социализма. Поэтому цель военной доктрины состояла в обеспечении победы в мировой ядерной войне. Подобного рода идеологическая установка мешала принятию более взвешенной политики, например, политики сдерживания.
Таким образом, к концу 1955 г. ядерное равновесие между Соединенными Штатами и Советским Союзом было неустойчивым. В течение последующих 10 лет невозможно было установить стабильных отношений взаимного сдерживания, гарантией которых послужила бы готовность обеих сторон к нанесению ответного удара. Тем не менее сложилось своего рода экзистенциальное сдерживание. Советское руководство и американские лидеры понимали, сколь ужасной может быть ядерная война, причем каждая сторона осознавала, что и другая это тоже понимает. Исходя из этого, они разделяли убежденность в том, что ни одна не начнет ядерную войну. Эта убежденность не исключала развития военной стратегии, направленной на одержание победы в случае войны. Она не положила конец стремлению к военному преимуществу и гонке вооружений, как следствию этой стратегии. Она не удерживала каждую из сторон от попытки использовать ядерную угрозу в политических целях. (И действительно, Хрущев, ободренный ростом советской ядерной мощи и беспокойством, испытываемым по этому поводу на Западе, вскоре предпринял наступление в «войне нервов», «оседлав» эффектного конька «ракетной дипломатии»; это оказалось, однако, не более успешным, чем американские попытки проводить атомную
448
Глава пятнадцатая
дипломатию.) Тем не менее обоюдное понимание того, что ядерная война в конечном счете неприемлема, послужило теперь основной предпосылкой возникновения соперничества между Востоком и Западом. Эта идея и стала мощным сдерживающим фактором в период, когда стратегический ядерный баланс был неустойчивым, а идеологическое и политическое соперничество оставалось сильным.
Глава шестнадцатая Атом и мир
I
В этой книге уже дважды можно было поставить последнюю точку, и каждая из нижеприведенных тем могла бы стать ее завершением:
испытание супербомбы (ноябрь 1955 г.) как новый этап в разработке ядерных вооружений;
отказ от тезиса неизбежности войны (февраль 1956 г.) как новый подход к вопросу войны и мира.
Эта глава содержит материалы об использовании атомной энергии в мирных целях, но в ней также рассматриваются темы, поднятые в первой главе и обсуждаемые с перерывами на протяжении всей книги,— технологические инновации, физическое сообщество как область интеллектуальной автономии в советском обществе и транснациональное сообщество физиков.
После испытания первой бомбы Курчатов заговорил об атомной энергетике в беседе с Николаем Доллежалем, главным конструктором первого реактора по производству плутония. «Одно дело сделано, и сделано неплохо,— сказал он Доллежалю.— С бомбой мы получили результат на год раньше, чем рассчитывали. Теперь можно приниматься и за другое: за мирное применение энергии атома. Есть у вас какие-нибудь соображения на этот счет?»1 Курчатов интересовался проблемой использования атомной энергии для получения электроэнергии еще в 1939-1940 гг. Как только бомба была испытана, он выступил с инициативой создания небольшой атомной электростанции для изучения перспектив ядерной энергетики.
Курчатов и Доллежаль были сторонниками реактора с графитовым замедлителем и водяным охлаждением того же типа, что и первый реактор для производства плутония2. К 1949 г. изучались также и другие типы реакторов. Алиханов построил тяжеловодный
450
Глава шестнадцатая
реактор; в Институте физических проблем под руководством Александрова проводились исследования реактора с газовым охлажде-нием-!. В Обнинске, в 100 километрах к югу от Москвы, изучались два типа систем: реактор с отражателем из окиси бериллия и гелиевым охлаждением и реактор на быстрых нейтронах4. В начале 1950 г. Научно-технический совет Первого главного управления выбрал для электростанции графитовую систему, отчасти потому, что она считалась более эффективной при преобразовании тепловой энергии в электрическую, а отчасти из-за того, что ее можно построить быстрее и дешевле5.
В июне 1950 г. Научно-технический совет также одобрил предложение Александра Лейпунского по развитию экспериментального реактора на быстрых нейтронах6. В 1950 г. эти реакторы считались привлекательными, поскольку урана не хватало, и, кроме того, они уже разрабатывались в Соединенных Штатах и Англии. Основная идея заключалась в окружении активной зоны из делящегося материала природным ураном, чтобы быстрые нейтроны из делящегося материала преобразовывали природный уран в плутоний, который после этого можно было использовать как топливо для реактора или при производстве оружия. Лейпунский рассчитал, что система с 12-тонной активной зоной из обогащенного до 14% урана и бланкет из 60 тонн природного урана производили бы около 300 мегаватт электрической энергии и давали 140-160 граммов плутония-239 в день; жидкий металл использовался бы как теплоноситель7. В 1955 г. Лейпунский построил небольшой экспериментальный реактор Б Р-1 с выходом тепловой мощности в несколько десятков ватт; в следующем году он построил экспериментальный реактор БР-2 с выходом тепловой мощности в 100 киловатт8.
Курчатов и Доллежаль решили, что их атомная электростанция должна иметь на выходе 5000 киловатт. Была выбрана эта величина, так как уже имелся турбогенератор такой мощности и его можно было использовать на станции. Расчеты показали, что для производства 5 мегаватт электрической мощности нужно иметь выходную тепловую мощность 30 тысяч киловатт. Реактор при температуре свыше 200 градусов и давлении 12 атмосфер производил пар, подаваемый на турбину. В нем использовался уран, обогащенный на 3~5%9.
В марте 1951 г. Курчатов передал научное руководство атомной электростанцией Дмитрию Блохинцеву, директору лаборатории в Обнинске. Курчатов был слишком занят программой по термоядер
Атом и мир
451
ному оружию и чувствовал, что он не может уделять необходимого времени энергетическому реактору. Однако он пристально следил за его прогрессом и вмешивался в особых случаях. Без его заинтересованности и поддержки работа над энергетическим реактором была бы прекращена, так как противники этого реактора считали его неэкономичным10. Ведущие официальные лица ядерной программы полагали, что реактор «не более чем уступка ему (Курчатову. — Прим. ред.), вопрос престижа»11. Энергетический реактор не отвлекал много средств от разработки оружия.
Этот реактор, несмотря на устарелую конструкцию, породил много новых инженерных проблем, самыми трудными из которых были проектирование и изготовление топливных элементов. Наконец 9 мая 1954 г. реактор достиг критичности. 26 июня в присутствии Курчатова пар был подан в турбогенератор, и на следующий день электроэнергия поступила близлежащим потребителям. (Реактор впервые был упомянут в прессе 1 июля, когда «Правда» привела краткое правительственное сообщение на первой странице; в нем не упоминалось местоположение реактора12.) Прошло, однако, несколько месяцев, прежде чем реактор вышел на полную мощность, поскольку обнаружились течи в управляющих каналах из нержавеющей стали, в результате чего вода просочилась к графитовым блокам. Это изменило реактивность системы и привело к ситуации, чреватой взрывом. Замена этих каналов другими такой же конструкции не повлияла на результат. Один из руководителей министерства сказал Блохинцеву, что атомная электростанция бесполезна. Блохинцеву не хотелось терять месяцы на изготовление новых и более прочных каналов. 13 октября 1954 г. он разрешил вывести реактор на полную мощность, и в тот день турбина выдала 5000 киловатт электрической энергии13.
Работая над созданием Обнинской электростанции, Доллежаль продолжал проектирование реакторов — производителей плутония. Он также начал разрабатывать новую концепцию такого реактора, который производил бы как полезную электрическую энергию, так и плутоний. В своих мемуарах он так описал основную идею: «Энергия, рождаемая в недрах реактора, используется лишь частично, служа преобразованию химических элементов, переводу их из одной клетки таблицы Менделеева в другую. Значительная же доля энергии, выделяемая в виде тепла, оказывается бросовой. Омывающая урановые блоки вода, охлаждая их, нагревается сама и вытекает на волю, в водохранилище, где остывает естественным
452
Глава шестнадцатая
образом. Так не варварство ли это — бросаться энергией там, где ее можно обратить на пользу народному хозяйству? Принципиальный путь утилизации тепла выглядел вполне отчетливо: пустить воду, как в Первой АЭС, по замкнутому циклу, чтобы, охлаждаясь, она совершала полезную работу и снова использовалась для охлаждения»14. Простота этой идеи только кажущаяся, так как следовало найти компромисс между его функциями в качестве генератора электрической энергии и как производителя плутония15.
Доллежалевская концепция казалась весьма противоречивой и вызвала критику со стороны многих, также как и предложенная им конструкция. Однако в конце концов Министерство среднего машиностроения решило продолжить работу над реактором, который был пущен в 1958 г. Он стал известен как реактор И-2 («Изо-топ-2», или «Иван Второй»), позже как ЭИ-2 («Энергия, Изо-топ-2»). Этот реактор был построен не в Кыштыме, а в пригороде Томска, Томске-7, и стал известен как «сибирский» реактор. Он генерировал 100 тысяч киловатт электроэнергии. Были построены новые реакторы, в результате чего выходная мощность сибирской электростанции возросла до 600 тысяч киловатт. Но производство электроэнергии являлось только вторичной функцией этих реакторов; главной целью было производство плутония16.
II
8 декабря 1953 г. Эйзенхауэр в Организации Объединенных Наций произнес речь «Атомы для мира». Эта речь стала итогом продолжительных дискуссий в Вашингтоне. Начало им положили рекомендации Роберта Оппенгеймера относительно большей открытости и растущей опасности накопления ядерных вооружений17. Этот мотив присутствовал в речи Эйзенхауэра, который подчеркнул опасность ядерного оружия и ядерной войны. «Даже огромное превосходство в количестве оружия,— сказал Эйзенхауэр,— и соответствующая возможность опустошающего воздействия не смогут предотвратить сами по себе ужасного материального ущерба и бесчисленных человеческих жертв в результате внезапного нападения». Он говорил о «вероятности разрушения цивилизации»,— терминология, продублированная Маленковым три месяца спустя18.
Эйзенхауэр не удовлетворился одним лишь указанием на опасность гонки ядерных вооружений. Главным пунктом его речи было отстаивание атомной энергии как «инструмента мира»19. Правитель
Атом и мир
453
ства должны «начать сейчас и продолжать увеличивать вклад из имеющихся запасов природного урана и делящихся материалов в общий фонд Международного агентства по атомной энергии» под эгидой Объединенных Наций. Агентство отвечало бы за конфискацию, хранение и охрану делящихся и других материалов; оно также «разрабатывало бы методы, с помощью которых эти делящиеся материалы могли быть использованы на благо человечества»20. В этой речи Эйзенхауэр преследовал несколько целей, имея в виду Советский Союз. Одна заключалась в вовлечении его в совместные действия. Другая касалась улучшения положения Америки: Соединенные Штаты имели значительно большие запасы делящихся материалов, чем Советский Союз, и могли с меньшими потерями сделать вклад в Международное агентство.
Советский ответ на эту речь был осторожным. Двумя неделями позже советское правительство заявило, что готово участвовать в частных переговорах с целью положить конец гонке вооружений, но справедливо указало на два недостатка в предложении президента21. Первый: правительства обязывались вносить на мирные цели только малую часть своих запасов атомных материалов; это означало, что они могли продолжать производство собственного ядерного оружия. Второй: в предложении не оговаривались меры, которые препятствовали бы агрессору использовать ядерное оружие22. Советский Союз, со своей стороны, предложил, чтобы страны, обладающие ядерным оружием, дали торжественное обещание не использовать его — в духе Женевского протокола 1925 г., запрещающего использование химического и бактериологического оружия. Сомнительно, что такое соглашение воспрепятствовало бы производству ядерных вооружений или использованию их. В любом случае оно было неприемлемо для Соединенных Штатов, так как угроза применения ядерного оружия была ключевым элементом внешней политики администрации Эйзенхауэра.
В первые месяцы 1954 г. Даллес и Молотов несколько раз встречались для обсуждения предложений, содержавшихся в речи «Атомы для мира»23. На встрече в Женеве 27 апреля Молотов вручил Даллесу длинную ноту, в которой содержалось еще одно замечание к предыдущим: существует «возможность, что использование атомной энергии в мирных целях, в свою очередь, может быть использовано для увеличения производства атомного оружия». Обращалось внимание на тот факт, что использование атомной энергии для получения электроэнергии переводит «безвредные атомные ма
454
Глава шестнадцатая
териалы» во «взрывчатые и делящиеся материалы». «Такое положение,— продолжалось далее в ноте,— не только не приведет к уменьшению запасов атомных материалов, применяемых при изготовлении атомного оружия, но и повлечет увеличение этих запасов, если не ввести ограничения как на постоянно увеличивающееся производство данных материалов в отдельных странах, так и на продукцию самого Международного агентства»24.
В ноте учтены рекомендации ученых, полученные советским руководством. Малышев, Курчатов, Алиханов, Кикоин и Виноградов привели этот аргумент в проекте статьи, который Малышев послал Хрущеву, Маленкову и Молотову 1 апреля 1954 г.25 Они писали, что «развитие промышленного использования атомной энергии само по себе не только не исключает, но прямо ведет к увеличению военного атомного потенциала». Это происходит потому, что деление ядер, на котором основано получение энергии, производит новые вещества, например, плутоний, уран-233 и тритий, которые «являются мощными взрывчатыми веществами». (Действительно, как раз в это время Доллежаль проектировал реактор — производитель плутония и электроэнергии.) Атомная энергия не спасет мир от угрозы ядерной войны26.
Даллес был обескуражен советским меморандумом от 27 апреля. Разговор, состоявшийся у него с Молотовым 1 мая, также пришелся ему не по вкусу. Молотов настаивал на том, что идеи «Атомов для мира» могут лишь увеличить опасность ядерной войны. Когда Даллес спросил, что он имеет в виду, Молотов ответил: «Параллельно с мирным использованием атомных материалов, как, например, для производства электроэнергии, возможно одновременное увеличение производства материалов для атомных бомб»27. Даллес не понял этого утверждения и, запинаясь, ответил, что «ему понадобится ученый, который бы более основательно подучил его»28. Постепенно становилось ясно, что «Атомы для мира» требовали разработки мер безопасности, чтобы развитие атомной энергетики не способствовало распространению ядерного оружия.
Даллес покинул встречу с Молотовым под впечатлением, что Советский Союз не отступит ни на шаг, пока Соединенные Штаты не откажутся от применения ядерного оружия. Однако 22 сентября Громыко сообщил Болену, что Советский Союз готов продолжить дискуссию29. 29 ноября Москва согласилась с тем, чтобы запрет на использование ядерного оружия не был предварительным условием переговоров по мирному применению атомной энергии; было также
Атом и мир
455
принято предложение Соединенных Штатов, чтобы эксперты двух стран изучили опасность, к которой может привести производство ядерной энергии с учетом накопления делящихся материалов и увеличения производства атомного оружия30.
4 декабря Генеральная Ассамблея ООН единогласно приняла резолюцию, выразив надежду, что Международное агентство по атомной энергии будет учреждено без промедления. В резолюции предлагалось созвать международную конференцию по мирному использованию атомной энергии под эгидой Организации Объединенных Наций. Эта конференция, идею созыва которой И. И. Раби предложил Льюису Страуссу, председателю Комиссии по атомной энергии США, должна была стать первым практическим результатом «Атомов для мира»31. Конференция должна была использовать возможность международного сотрудничества в разработке мирного использования атомной энергии, для прогресса ядерной энергетики и рассмотрения возможных областей сотрудничества, например, в биологии, медицине и фундаментальной науке32. Проведение конференции планировалось на август 1955 г. в Женеве.
Советский Союз предпринял несколько шагов, подчеркивая свою заинтересованность в использовании атомной энергии. 14 января 1955 г. Организация Объединенных Наций была проинформирована, что на Женевской конференции будет представлен советский доклад об Обнинской ядерной электростанции33. Четыре дня спустя Советский Союз объявил, что окажет помощь Китаю, Польше, Чехословакии, Румынии и Восточной Германии в проведении исследований по мирному использованию атомной энергии34. В апреле — июне Советский Союз заключил с этими странами соглашения по сотрудничеству в данной области. В рамках этих соглашений Советский Союз обещал помочь в строительстве исследовательских реакторов, ускорителей частиц, радиохимических лабораторий и подготовке ученых, он предлагал сотрудничество по отдельным проблемам и разработке оборудования, обсуждение планов исследований и планов по мирному использованию атомной энергии, а также обмен опытом в производстве радиоактивных изотопов35. Советский Союз согласился снабжать эти страны природным ураном, торием, ураном-235, ураном-233, плутонием, тритием и тяжелой водой в количествах, необходимых для физических и радиохимических исследований36.
Вашингтон боялся, что Москва только демонстрирует стремление к кооперации, чтобы воспрепятствовать настоящему сотрудни
456
Глава шестнадцатая
честву. Но этот страх оказался необоснованным. После некоторого начального промедления Советский Союз стал играть активную роль в подготовке Женевской конференции. Был учрежден комитет советников под председательством индийского физика Хоми Баба для помощи ООН в организации конференции. И. И. Раби, Джон Кокрофт и Бернард Гольдшмидт представляли Соединенные Штаты, Англию и Францию. Советским представителем был Дмитрий Скобельцын, который после смерти Сергея Вавилова в 1951 г. стал директором ФИАН37. Советское участие усилилось, когда сын Сергея Вавилова, Виктор, был назначен заместителем генерального секретаря конференции. Даг Хаммаршельд, Генеральный секретарь Организации Объединенных Наций, был приятно удивлен стремлением к сотрудничеству, проявленным Скобельцыным и Вавиловым38.
В июле 1955 г. Советский Союз сделал новый шаг к сотрудничеству, когда на открытии женевской встречи на высшем уровне Булганин заявил, что Советский Союз примет участие в дискуссии о Международном агентстве по атомной энергии. Он обещал, что Советский Союз предоставит агентству после его образования 50 кг делящегося материала. (Это символическое, незначительное количество не могло повлиять на советскую программу развития вооружений.) В конце концов агентство было учреждено в 1957 г. при советском участии для содействия мирному использованию атомной энергии и для установления и обеспечения мер безопасности, препятствующих использованию исследований, поддержанных агентством, для военных целей39.
Хотя представителем Советского Союза в консультативном комитете по проведению Женевской конференции был Скобельцын, подготовкой руководил Курчатов. Он считал, что советская ядерная физика подвергается излишним ограничениям секретности и изоляции от западных физиков40. Он хотел, чтобы участие было не просто символическим, а делегация — значительной и серьезной. Курчатов принимал решения по тематике советских докладов, комментировал многие из них и обсуждал их детально с авторами41. Он принял, например, активное участие в подготовке доклада об Обнинской электростанции, с которым должен был выступить Блохин-цев42. Это была первая встреча советских и западных ядерщиков с 30-х годов, и Курчатов решил, что советские ученые должны произвести достойное впечатление. Советский Союз, как и другие участники конференции, рассекретил для этой конференции большое
Атом и мир
457
количество материалов по ядерной физике и технике реакторов43. Было представлено всего около 1000 докладов, и 102 из них были советские.
По инициативе Курчатова в Академии наук в первую неделю 1955 г. состоялась сессия по мирному использованию атомной энергии. Это было прослушивание перед Женевской конференцией, которая открывалась через четыре недели44. Центральный Комитет дал разрешение на проведение сессии Академии только 14 июня, и поэтому она организовывалась в спешке45. Были приглашены ученые со всего мира, но приехали в основном представители Восточной Европы и скандинавских стран. Для иностранных гостей самым интересным моментом встречи было посещение Обнинской электростанции46.
Женевская конференция по мирному использованию атомной энергии открылась 8 августа и длилась две недели. «Русские ученые в основном произвели превосходное впечатление на своих западных коллег», — писала Лаура Ферми в своей книге о конференции47. Блохинцев был очень доволен тем, как приняли его доклад об Обнинской электростанции48. Позднее он вспоминал, что когда Уолтер Цинн, американский специалист по реакторам, пожал ему руку после речи, раздался гром аплодисментов: «Такое рукопожатие в то время было настоящей сенсацией»49. Выступление Владимира Векслера, в котором он объявил о близком окончании строительства самого мощного в мире ускорителя частиц в Дубне, также произвела огромное впечатление50. Кокрофт заметил, что «некоторые русские ученые, например Блохинцев, Виноградов, Марков, Векслер, являются первоклассными специалистами»51. Льюис Страусе, выступая на Совете национальной безопасности в октябре, сказал, что «в рамках чистой науки Советы удивили своими достижениями, особенно своим новым циклотроном, представленным на фотографиях». «Теперь совершенно ясно,— сказал он,— что русских ни в каком отношении нельзя считать технически отсталыми»52.
Курчатов был удовлетворен итогами. «Да, международные встречи необходимы,— сказал он.— Мы многому научились. Развеяны сомнения, исчезло взаимное недоверие. Узнали свои слабые стороны»53. На XX съезде партии в феврале 1956 г. он сказал: «Мы получили большое удовлетворение в связи с тем, что на этой конференции доклады наших ученых и инженеров получили высокую оценку мировой научной общественности»54.
458
Глава шестнадцатая
Наиболее значительным результатом конференции было, однако, не впечатление, произведенное советскими учеными, хотя это и было очень важно для Курчатова и его коллег, а восстановление международного сообщества после 25-летнего перерыва, вызванного репрессиями в Советском Союзе и Германии в 30-е годы, второй мировой войной и гонкой ядерных вооружений. Женевская конференция впервые за долгие годы предоставила возможность западным ученым обстоятельно побеседовать с советскими коллегами55. Некоторые делегаты, такие как Пайерлс, Вайскопф, Кокрофт и Бор, принадлежавшие к старшему поколению, встречались с советскими учеными в 30-х годах, но большинство участников были слишком молоды, чтобы иметь такие контакты.
Векслер в речи после конференции, заметил, что «дебаты велись в очень дружеском тоне... ученые со всего мира легко находили общий язык». Раби прокомментировал это, сказав, что, если впечатление Векслера разделяют другие советские ученые, он «удовлетворен результатами конференции в деле восстановления мирового сообщества и сообщества ученых»56. Кокрофт имел в виду то же самое, когда писал в докладе для Министерства иностранных дел, что конференция «свела вместе Восток и Запад после долгого периода разобщения физиков... и много сделала для установления нормальных взаимоотношений в ученом мире»57.
Сразу же после Женевской конференции состоялось совещание по мерам безопасности, на которое Москва согласилась в ноябре предыдущего года. Целью совещания, которое началось 22 августа и длилось пять дней, была разработка технических методов предотвращения использования ядерного реакторного топлива, находящегося в распоряжении Международного агентства по атомной энергии, для производства вооружений. Советскую делегацию возглавил Скобельцын, а делегацию США — Раби. Еще четыре страны принимали в нем участие — Великобритания, Канада, Франция и Чехословакия58. Соединенные Штаты предложили маркировать делящиеся материалы, передаваемые другим странам, сильными гамма-излучателями (радиоактивным кобальтом — плутоний-239 и ураном-232 — уран-235); с их помощью можно было отследить перемещение топлива и его использование. Скобельцын отнесся к предложению скептически и задал ряд вопросов об осуществимости таких мер. Со своей стороны, Советский Союз не сделал никаких предложений, и совещание закончилось безрезультатно.
Атом и мир
459
Проблема обеспечения мирного использования атомной энергии оказалась более трудной, чем предполагала администрация Эйзенхауэра вначале.
Это была первая встреча, на которой члены возрожденного международного научного сообщества вступили в формальные переговоры по контролю за вооружениями. Ученым проще было найти общий язык в дискуссиях по ядерной физике в Женеве, и многие из них считали, что им будет легче, чем политическим лидерам, навести мосты между Востоком и Западом и в других областях. Именно с этого времени берет начало Пагуошское движение. Оно свело вместе советских и западных ученых для обсуждения проблем ядерных вооружений и разоружения59. Подобную попытку использовать интернационализм науки в осознании общей угрозы, которую несло ядерное оружие, имел в виду Нильс Бор в 1944 г. Переговоры ученых Востока и Запада, как на правительственном, так и на неофициальном уровнях, должны были стать важным элементом в поисках путей управления и контроля за гонкой ядерных вооружений.
III
Несмотря на свои прежние опасения, Советский Союз был теперь склонен к международному сотрудничеству. В первые месяцы 1955 г. он подписал соглашения с социалистическими странами. Во время Женевской конференции в августе 1955 г. Векслер посетил ЦЕРН (Европейский центр ядерных исследований) для установления возможности сотрудничества. Этот огромный исследовательский центр был учрежден тремя годами ранее странами Западной Европы и расположился в окрестностях Женевы60. Однако, по мнению советских физиков, ЦЕРН не был заинтересован в сотрудничестве с советскими учеными6'. Курчатов предложил в противоположность ЦЕРН создать «Восточный институт», в котором примет участие Советский Союз вместе с социалистическими странами. Правительство согласилось с этим предложением, и в марте 1956 г. был учрежден Объединенный институт ядерных исследований в Дубне на основе двух лабораторий, уже существовавших там. Название «Восточный институт» не прижилось, поскольку для Китая, Северной Кореи и Монголии институт не был «восточным»62.
Отношения между Китаем и Советским Союзом показали, как взаимосвязаны мирное и военное использование атомной энергии. Несмотря на утверждение Мао, что атомная бомба всего лишь «бу
460
Глава шестнадцатая
мажный тигр», китайские лидеры продемонстрировали заметный интерес к ядерному оружию. Однако Советский Союз не очень желал, чтобы Китай создавал собственную атомную бомбу. Во время учений в Тонком в сентябре 1954 г. командующий советскими военно-воздушными силами поручил одному из своих помощников разъяснить командующему китайских ВВС, что Китаю бомба не нужна, так как он находится под защитой Советского Союза63. Однако 15 января Мао окончательно решил, что Китай должен создать свою атомную бомбу64.
Китайское решение было ответом на американские угрозы, явные и скрытые, применить ядерное оружие против Китая65. Оно также раскрыло его неверие в способность или желание Советского Союза использовать свое ядерное оружие для защиты китайских интересов. Тем не менее Китай ожидал, что СССР поможет ему в создании ядерной исследовательской базы. 17 января, через два дня после принятия этого решения, Совет министров СССР решил помочь Китаю и другим социалистическим странам в развитии ядерных исследований в мирных целях. Тремя днями позже Советский Союз и Китай подписали соглашение о совместной разработке урана в Китае; Китай согласился продавать все излишки урана Советскому Союзу66. 27 апреля 1955 г. обе стороны подписали соглашение, по которому Советский Союз должен был поставить Китаю экспериментальный ядерный реактор, циклотрон и «необходимое количество делящихся материалов»67. В последующие несколько лет сотни молодых китайских ученых получали подготовку по ядерной физике в Дубне68. Хотя Советский Союз еще не решался на оказание помощи Китаю в создании ядерной индустрии и исследовательских установок (такое соглашение было заключено только в августе 1956 г.69), было известно, что Китай решил создать свою собственную атомную бомбу и что советская помощь будет использована в этих целях; в конце концов, и циклотрон, построенный во время войны, и первый экспериментальный реактор были существенными вехами на советском пути к бомбе70. В середине 50-х годов Хрущев потворствовал китайским ядерным амбициям. Так начинались бурные и сложные взаимоотношения, связанные с использованием атомной энергии.
Атом и мир
461
IV
Успех ядерного проекта создал советской науке огромный престиж не только за рубежом, но и дома. Сталин и Берия относились к ученым с недоверием и даже презрением, но разработка атомной и водородной бомбы позволила ученым занять новое место в рамках режима. Курчатов теперь обладал огромным авторитетом в высших партийных и правительственных кругах. «Вера в него была такова,— писал Хрущев в своих мемуарах,— что мы разрешили ему поехать в Англию для общения с учеными и посещения лабораторий... само собой разумеется, что такой замечательный человек, такой большой ученый и патриот заслуживал нашего полного доверия и уважения»71.
К середине 50-х годов в Советском Союзе и в остальном мире к науке в целом и к ядерной физике в частности отношение было оптимистическое72. Успешность ядерного проекта, казалось, продемонстрировала, что Советский Союз может реально добиться прогресса. Словами, которые напоминают реакцию Вернадского на открытие ядерного деления, Булганин на пленуме ЦК в июле 1955 г. обозначил происходящую научно-техническую революцию: «Наука и техника развиваются по пути все большего овладения высокими и сверхвысокими скоростями, давлениями и температурами. Вершиной современного этапа развития науки и техники является открытие методов получения и использования внутриатомной энергии. Мы стоим на пороге новой научно-технической и промышленной революции, далеко превосходящей по своему значению промышленные революции, связанные с появлением пара и электричества»73. Советское руководство теперь возлагало большие надежды на науку и технику как в деле обеспечения обороны страны, так и в плане ее экономического развития.
Ученые и официальные лица, однако, вполне отдавали себе отчет в том, что советская наука и техника отстают. В июле 1952 г. после публикации отрывков из сталинских «Экономических проблем социализма в СССР» Капица написал Сталину о бедственном состоянии советской науки. Наиболее важные технические разработки, основанные на новых открытиях в физике: коротковолновая радиотехника, включая радар, телевидение, все формы реактивного движения, газовая турбина, атомная энергия, разделение изотопов, ускорители,— все было сделано за границей, писал он, и воспринято Советским Союзом только после того, как другие страны при
462
Глава шестнадцатая
знали важность этих открытий. Что еще хуже, основные идеи этой техники родились в Советском Союзе, но не нашли здесь благоприятных условий для своего развития. Капица упомянул такие примеры, как радар, газовая турбина и свой собственный метод производства кислорода. А о ядерной физике он писал: «Правда, мы теперь взялись за эту область и наверстываем потерянное время. Но насколько было бы лучше, если бы мы были ведущими в области ядерной физики и раньше других имели атомную бомбу. Я вполне допускаю, что наши ученые, работающие в ядерной физике, по своим творческим способностям и знаниям, если бы их не отвлекали и им смело помогали, могли бы решить проблему атомной бомбы вполне самостоятельно и раньше других»74.
Капица выразил сожаление относительно того способа, которым науку вынуждали служить практическим целям. Не наступило ли время поднять уровень советской науки, обратившись к фундаментальным исследованиям, точно так же, как Сталин нашел время отвлечься от государственных дел, чтобы глубоко поразмыслить над экономическими законами социализма?75
Состояние советской науки и техники стало предметом дискуссии после смерти Сталина. Капица был не одинок в своей озабоченности. Положение в биологии многими воспринималось как катастрофическое. Даже в такой области, поддерживаемой государством, как ядерная физика, Советский* Союз, по мнению советских физиков, отставал от Запада. Правительство было обеспокоено состоянием советской техники. Малышев говорил о советской научно-технической отсталости и о тенденции технического застоя в экономике76. В конце 1954 — начале 1955 г. советское руководство организовало несколько совещаний с участием конструкторов, инженеров, директоров предприятий и институтов для обсуждения проблем технического прогресса и внедрения научных открытий в промышленное производство77. На основе этих дискуссий правительство предприняло шаги по ускорению технического прогресса: оно создало Государственный комитет по новой технике (с Малышевым во главе) и Институт научно-технической информации; была учреждена должность заместителя министра по новым технологиям в промышленных министерствах78.
Однако для решения проблем советской науки и техники требовалось нечто большее, чем административные реформы. Капица, который был освобожден из-под фактического ареста в августе 1953 г. и в январе 1955 г. восстановлен в должности директора Ин
Атом и мир
463
статута физических проблем, написал несколько проникновенных писем Хрущеву о состоянии советской науки. Наиболее важной из всех поднятых им тем была неразвитость советского научного сообщества79. Ученые были столь часто «биты», что они даже боялись самостоятельно мыслить, писал он. Бюрократы, а не ученые, оценивали работу ученых, а излишняя секретность, окружающая исследования, делала невозможным для всего советского научного сообщества выносить свои собственные суждения. Более того, теперь, когда ученые получают высокую зарплату, наука привлекла людей, способных продвигаться только бюрократическими методами, блокируя настоящих ученых, эти «сорняки» угрожают задушить науку.
По мнению Капицы, единственным лекарством, способным оздоровить обстановку в науке, является свобода выражать свое мнение. Для этого необходимо выполнить два условия. Первое и самое важное связано с естественным желанием ученых сделать дискуссию свободной: ученые не должны бояться выражать свои мнения, даже если их мнения неизбежно отклонят. Особенно вредным является декретирование научной истины, как делает отдел науки ЦК. «Научная идея должна родиться и окрепнуть в борьбе с другими идеями,— писал Капица,— и только таким путем она может стать истиной»80. Второе условие заключается в том, чтобы руководство прислушивалось к мнению ученых. Организация научной жизни должна основываться на мнениях, сформулированных в процессе открытой дискуссии. Положение в биологии, жаловался Капица, было прямым следствием несоблюдения этого второго условия: руководство "не обращало внимания на точку зрения научного сообщества.
После смерти Сталина именно ученые попытались искоренить наихудшие последствия сталинского правления, и физики рассчитывали распространить свою интеллектуальную автономию на другие сферы. Отдельные ученые писали политическим лидерам о положении в биологии. Когда выяснилось, что эти письма не произвели желаемого эффекта, ленинградские биологи решили написать коллективное письмо, несмотря на то, что «было известно, что к "коллективкам" отношение у начальства весьма отрицательное»81. Осенью 1955 г. 300 биологов подписали и направили в ЦК письмо на 23 страницах, в котором призывали дезавуировать августовскую (1948 г.) сессию по биологии и восстановить генетику. Физики и химики поддержали эту инициативу. Двадцать четыре из них, включая Арцимовича, Гинзбурга, Зельдовича, Капицу, Ландау, Са
464
Глава шестнадцатая
харова, Тамма, Флерова и Харитона, написали письмо в ЦК, обратив внимание на ущерб, который был нанесен создавшимся в биологии положением науке в целом82.
Курчатов поддержал инициативу 300 биологов. Однако ни он, ни А. Н. Несмеянов, президент Академии наук, не могли подписать письмо физиков и химиков, так как были членами ЦК, которому было адресовано письмо. Но они встретились с Хрущевым, чтобы обсудить письмо и попытаться убедить его принять меры, предложенные в нем. Хрущев, считавший себя экспертом в сельском хозяйстве, разгневался и назвал письмо скандальным83. Этот эпизод явно продемонстрировал ученым, в том числе и Курчатову, ту границу, которую они не могут переступать. Прерогатива решать, что является наукой, а что — псевдонаукой, по-прежнему оставалась уделом партийного руководства. Положение в биологии несколько улучшилось, но к концу десятилетия Лысенко восстановил утраченные позиции84.
Единственно, что было плохо в письме трехсот, по мнению Капицы, это ожидание подписантами нового декрета ЦК по биологии, только другой направленности. «Правильнее было бы,— писал Капица Хрущеву в декабре 1955 г.,— чтобы письмо было напечатано, и организовалась бы честная дискуссия»85. Не дело ЦК решать вопросы биологии, даже если это будет правильное решение. Капица ясно ставит вопрос: где искать тот научный авторитет, который имеет право решать, что есть научная истина? В партии или в научном сообществе? К середине 50-х годов, несмотря на поддержку Лысенко со стороны Хрущева, произошел постепенный сдвиг в соотношении между научной истиной и политическим авторитетом. Научное сообщество требовало себе большей автономии и не признавало право партии судить, что является наукой, а что — псевдонаукой. Воинствующие «философы» перестали играть роль «сторожевых псов» идеологии. Партия, однако, не хотела терять положения высшего судьи86.
V
Ученые в Советском Союзе мечтали о большей интеллектуальной свободе. Они также были готовы восстановить контакты с зарубежными учеными. Это стало очевидным на Женевской конференции по мирному использованию атомной энергии и еще более ясно проявилось в инициативе Хрущева по установлению сотруд
Атом и мир
465
ничества в области управляемой термоядерной реакции. В Советском Союзе работа в этой области началась в июне-июле 1950 г., когда Андрея Сахарова попросили дать заключение о поступившем в правительство проекте Олега Лаврентьева*, молодого моряка, служившего на Дальнем Востоке, о возможности осуществления управляемых термоядерных реакций для получения электроэнергии. Сахаров нашел проект практически неосуществимым, но он заинтересовал его, и Сахаров решил исследовать возможность использования постоянного магнитного поля для образования и удержания высокотемпературной дейтериевой плазмы. Когда Тамм в августе вернулся в Арзамас-16 из Москвы, он познакомился с саха-ровскими идеями, и они вместе разработали магнитный термоядерный реактор (МТР — термин, который ввел Тамм и который послужил названием проекта)87.
Курчатова информировали об этой работе в ноябре 1950 г. Он тщательно изучал ее результаты в течение двух месяцев и затем решил написать доклад, предлагающий расширение этих исследований. В конце января 1951 г. он собрал вместе группу ведущих физиков-ядерщиков (включая Харитона, Зельдовича, Тамма, Сахарова, Головина, Арцимовича и Мещерякова) для обсуждения проекта. Как только группа одобрила его, Курчатов подготовил предложения для правительственного постановления и послал их Берии и Сталину на подпись88.
Берия не ответил на Курчатовское предложение, но в апреле 1951 г. пришла новость о заявлении аргентинского диктатора Хуана Перона, что австрийский ученый Рональд Рихтер получил управляемую термоядерную реакцию в одной из лабораторий в Аргентине. Это известие вызвало тревогу в Москве. Во время войны Рихтер работал в лаборатории Манфреда фон Арденне, и фон Арденне, Густав Герц и Макс Штеенбек были вызваны в Москву для консультаций. Фон Арденне сказал Завенягину, что не следует придавать этому большого значения, так как Рихтер не способен отличить фантазию от реальности. Так и оказалось — утверждение Перона
* О. А. Лаврентьев служил в это время радиотелеграфистом в воинской части на Сахалине. По поводу данного проекта И. Н. Головин писал в официальной справке: «Письмо Олега Александровича Лаврентьева инициировало рождение советской программы исследований по управляемому термоядерному синтезу». Еще раньше, в 1948 г., О. А. Лаврентьев разработал проект водородной бомбы на твердом дейтериде лития. Этот проект был также включен в указанное письмо (см.: Сибирский физический журнал. 1995. № 2. С. 53.).- Прим. ред.
466
Глава шестнадцатая
было необоснованным89. Несмотря на заверения фон Арденне, заявление Перона ускорило работы в Советском Союзе. Берия быстро созвал в своем кремлевском кабинете совещание Специального атомного комитета для обсуждения проблемы управляемого термоядерного синтеза, где выступили Тамм и Сахаров. Курчатов предложил, чтобы Михаил Леонтович возглавил теоретическую работу по УТС, а Арцимович — экспериментальную. Он ходатайствовал о разрешении образовать совет по МТР, во главе которого был бы он сам, а Сахаров стал бы его заместителем. 5 мая 1951 г. Сталин подписал постановление90.
Хотя идея управляемого термоядерного синтеза возникла в связи с его возможностями как источника энергии, начальный толчок исследованиям был дан в военном направлении. Термоядерный реактор оказался бы весьма важен в военном отношении. Он мог бы стать источником огромного количества нейтронов, что использовалось бы в производстве делящихся материалов для бомб или реакторов. Он мог быть также использован для получения трития для термоядерных бомб91. Исследования по управляемому термоядерному синтезу и в Советском Союзе, и в Соединенных Штатах рассматривались как естественная составляющая усилий по созданию термоядерного оружия92. Со строительством все большего числа реакторов для производства делящихся материалов и трития военное применение управляемых термоядерных реакций становилось все менее необходимым. В обстановке эйфории, созданной Женевской конференцией по мирному использованию атомной энергии, казалось неразумным засекречивать все работы по управляемому синтезу93.
В конце 1955 г. Курчатов решил, что весь проект по управляемому синтезу должен быть поставлен на новую основу. В декабре 1955 г., вскоре после испытания супербомбы, он организовал конференцию по МТР, в которой приняли участие около 150 ученых. Арцимович и Леонтович докладывали о полученных ими результатах. Курчатов привлек к этой работе и других людей, из Харькова и Ленинграда, но пришел к заключению, что для достижения прогресса необходимо международное сотрудничество. В своей речи на XX съезде партии в феврале 1956 г. он сказал, что советские ученые хотели бы работать по термоядерному синтезу с учеными всех стран мира, включая американских ученых, «научные и технические достижения которых мы высоко ценим»94.
Атом и мир
467
Возможность заложить основу международного сотрудничества открылась, когда Хрущев предложил Курчатову сопровождать его и Булганина во время их визита в Великобританию в апреле 1956 г. (Идеи пригласил советских лидеров во время Женевской встречи на высшем уровне в июле). В своих мемуарах Хрущев объясняет, что у него на уме были три цели, когда он брал Курчатова с собой: «первая — он поднимал престиж нашей делегации; вторая — он помогал нам установить контакты с западным научным сообществом; третья — взяв его с собой, мы демонстрировали полное доверие к нашей интеллигенции»95. Хрущев также пригласил авиаконструктора Туполева. 19 апреля после обеда на Даунинг Стрит, 10 Хрущев представил Черчиллю «академика Курчатова, который делает нашу водородную бомбу», и «академика Туполева... который создает самолет, доставляющий ее к цели»96. Это была тонкая форма атомной дипломатии. Хрущев, без сомнения, надеялся, что присутствие Курчатова и Туполева послужит напоминанием о растущей ядерной мощи Советского Союза.
Курчатов хотел использовать визит в Англию — свое первое путешествие за границу — для открытия пути к сотрудничеству по управляемому синтезу. Эта работа была еще закрытой в Англии и Соединенных Штатах, странах, которые проводили серьезные исследования в данной области. Для поездки в Англию он подготовил две лекции: одну по ядерной энергетике, другую — о советских исследованиях по управляемому синтезу. Он уделил львиную долю внимания второй теме, опираясь в своей подготовке главным образом на Арцимовича, но используя также и других, в том числе Тамма и Сахарова97. Согласно Головину, который был привлечен к термоядерным исследованиям, «Курчатов с большим удовольствием и с большим вкусом обсуждал и правил текст, заботясь не только о понятности изложения, но и о том, чтобы лекция импонировала англичанам, соответствовала английским традициям, учитывала особенности английского национального характера. Ведь ему нужно было не просто сообщить определенную информацию, но заложить основы дальнейшего долговременного сотрудничества»98.
Курчатов надеялся, что, пробив барьер секретности и продемонстрировав высокий уровень советских исследований, он заложит фундамент для сотрудничества.
20 апреля Курчатов был на ланче в «Атенеуме» в Лондоне с Джоном Кокрофтом, директором Центра атомных исследований в Харуэлле. «Я не встречался с Курчатовым раньше, но на меня про
468
Глава шестнадцатая
извели впечатление его интеллигентность и готовность к переговорам о сотрудничестве в работах по атомной энергии»,— писал Кокрофт позднее". Они оживленно дискутировали на верхней площадке лестницы в «Атенеуме». Курчатов предложил сделать доклад в Харуэлле, и Кокрофт согласился устроить все необходимое, так как доклад не был заранее включен в программу. На следующий день Курчатов посетил Харуэлл вместе с Хрущевым и Булганиным. 25 апреля он вернулся туда один для доклада. Кокрофт-не присутствовал при этом, так как должен был лететь в Соединенные Штаты на конференцию по рассекречиванию100.
Курчатова слушали около 350 человек. Тексты двух его докладов были отпечатаны на английском языке и распространялись в аудитории. Курчатов вначале сделал несколько замечаний по разработке энергетических реакторов в Советском Союзе101. Затем он перешел ко второй, более впечатляющей части своего доклада. В ней описывались советские эксперименты по высокотемпературному разряду в дейтериевом газе — одному из подходов к управляемому термоядерному синтезу102. Исследования, о которых говорил Курчатов, были очень хорошо приняты в Харуэлле и вообще физиками; один из физиков в Харуэлле писал, что доклад «существенно расширял научные представления» и что «эксперименты были проведены превосходно»103. Краткий отчет о докладе был послан Идену на следующий день104. Министерство иностранных дел Великобритании 27 апреля телеграфировало своему послу в Вашингтоне: «Все заявления подтвердились... Это первая опубликованная работа по ядерным реакциям в газоразрядной плазме... Эксперименты выполнены тщательно и глубоко раскрывают природу газового разряда и магнитной гидродинамики»105.
В Соединенных Штатах четыре физика, включая Эдварда Теллера, были вызваны в Вашингтон, чтобы проконсультировать членов Комиссии по атомной энергии по докладу Курчатова. Все четверо «единодушно заключили, что Курчатов явно говорил о подлинных русских достижениях... Без всякого сомнения, сделанные им заявления произвели на них весьма большое впечатление»106.
Визит Курчатова в Англию произвел тот эффект, на который он рассчитывал. Его доклад совершил прорыв не только по причине высокого уровня исследований, о которых он сообщал, но и потому, что Советский Союз в одностороннем порядке решил рассекретить эту область исследований. «Обстоятельства, сопровождавшие доклад, были сенсационными»,— сказал бывший руководитель сек
Атом и мир
469
ретного отдела Комиссии по атомной энергии. «В Харуэлле представитель тоталитарного государства прочел публичную лекцию по мирному использованию термоядерного синтеза перед учеными из страны, которая признана свободной»107. Ко времени второй Женевской конференции по мирному использованию атомной энергии в 1958 г. исследования по управляемому термоядерному синтезу были рассекречены как на Западе, так и в Советском Союзе, и они стали одной из главных тем конференции108. «Курчатов развеял злые чары своим знаменитым докладом в Харуэлле»,— писал Кокрофт109.
Курчатов произвел чрезвычайно благоприятное впечатление на принимавших его англичан. Малколм Макинтош, один из английских переводчиков, сразу же после его визита опубликовал статью, в которой дан привлекательный портрет Курчатова. Статья широко цитируется, поскольку подтверждает впечатление об интеллигентности, уверенности в себе и личном обаянии Курчатова, о которых говорится в воспоминаниях его советских коллег. Курчатов живо интересовался условиями жизни в Англии и тем, что он видел во время поездки. «Он оказался весьма пытливым человеком и не оставлял предмет разговора, пока не считал, что полностью овладел им»,— писал Макинтош.
«Курчатов был весьма приятным компаньоном. Он всегда любезен и у него хорошие манеры, он всегда находит дружеское слово для каждого. Он радуется популярности и престижу и, подобно Туполеву, считает себя необходимым Советскому Союзу. Свой день он начинал с просьбы представить ему перевод сообщений о нем в британской прессе; его в какой-то мере забавляло и ему отчасти льстило, что его представляли "отцом советской водородной бомбы". Он весьма высоко ценил британский прогресс в ядерной физике и снова и снова говорил в самых благоприятных тонах о сэре Джоне Кокрофте, особенно после того, как его пригласили сделать доклад в Харуэлле. Курчатов мало говорил о своей собственной работе под предлогом, что ему трудно было бы объяснить свои идеи непрофессионалам» .
Макинтош сообщает, что «Курчатов в частном разговоре сказал, что концепция о преодолении наукой всех границ в настоящий момент неприемлема. Прежде всего он был русским, а потом — ученым»110.
Очевидна параллель между отношением к науке Курчатова и Иоффе, его учителя. Оба верили, что наука должна служить совет
470
Глава шестнадцатая
скому государству; никто другой не сделал больше Курчатова для реализации лозунга Иоффе — физика является основой будущей техники. Но оба считали, что наука — явление интернациональное, и оба много сделали, чтобы восстановить нарушенные связи с Западом: Иоффе после революции и гражданской войны, Курчатов — после наихудшего периода холодной войны. В течение почти 20 лет, когда практически все контакты с западными учеными подавлялись, сознание принадлежности к широкому сообществу осталось нерушимым среди советских физиков.
Курчатов не забыл своего учителя. В мае 1955 г. он вместе с Александровым, Алихановым, Арцимовичем, Кикоиным, Семеновым и Харитоном написал Хрущеву ходатайство о присвоении Иоффе звания Героя Социалистического Труда ко дню его 75-летия за заслуги перед советской физикой. Иоффе под давлением советских властей был вынужден уйти в 1950 г. с поста директора своего института, как раз перед своим 70-летием; и на этом юбилее — дате, обычно широко празднуемой советскими учеными — только ему самому было позволено выступить, и только с самокритикой111. В своем письме Курчатов и его коллеги отмечали, что половина физиков — членов Академии представляют школу Иоффе112. Их ходатайство было удовлетворено, и Иоффе стал Героем Социалистического Труда в 1955 г., как раз спустя 30 лет после произнесения им речи «Наука и техника» на открытии нового здания института в феврале 1923 г.
Советская физика расцвела, как и надеялся Иоффе. Ядерный проект защитил ее, и это имело большое социальное и политическое значение. Условия, о которых говорил Капица в своем письме Хрущеву,— возможность говорить откровенно и решать на основании мнения сообщества — были необходимы не только для оздоровления научного сообщества, но и для демократии или, по крайней мере, для «общественной среды», где формировалось бы общественное мнение и принимались бы решения на основе открытой дискуссии. Научное сообщество оказалось в плачевном состоянии к моменту смерти Сталина — его «били» слишком часто и угрожали причислить к «сорнякам», говоря языком Капицы,— но оно пользовалось большей автономией, чем другие слои советского общества под сталинским управлением. Это особенно было верным для физиков. Физическое сообщество являлось островком интеллектуальной автономии в тоталитарном государстве. Научное сообщество — и особенно физическое сообщество — было, несмотря на свои недостат
Атом и мир
471
ки, близко к понятию гражданского общества при сталинском режиме. Ученого, по крайней мере ученого масштаба Френкеля, Капицы, Тамма, Вернадского и позднее Сахарова, более чем кого-либо в советском обществе можно было бы назвать гражданином. Ученый-гражданин был фигурой первостепенной значимости для общества в целом. Обеспечив защиту советской физике, бомба сделала большее: она помогла защитить небольшую часть подлинно гражданского общества в государстве, установившем тоталитарный контроль над всей общественной жизнью.
Заключение
В течение 40 лет советско-американская гонка ядерных вооружений доминировала в мировой политике, но многое из этого соперничества было скрыто от общественности. Именно ядерное оружие, больше чем что-либо другое, сделало Советский Союз сверхдержавой, но советский ядерный истеблишмент был скрыт покровом секретности. В первые годы холодной войны западные правительства — и граждане — очень мало знали о советской ядерной политике; рядовые советские граждане знали еще меньше. Только в последнее время появилась возможность писать о советской ядерной политике как следствии индивидуальных решений, принятых в соответствующих обстоятельствах. Я попытался дать связный — хотя неизбежно неполный и неокончательный — анализ сталинской ядерной политики именно с этих позиций. Я попытался также представить ее равным образом в международном и внутреннем контекстах.
Центральная тема книги — разработка советского ядерного оружия. Политологи изучали динамику советско-американской гонки ядерных вооружений и роль внешних и внутренних факторов при объяснении решений по вооружению с обеих сторон. Эта книга показывает, что не имеет смысла рассматривать советский ядерный проект лишь с точки зрения «внутренней динамики», корни которой лежат в структуре и ценностях советского общества. В 1930-х годах советские ученые-ядерщики были частью международного сообщества, соревнуясь с исследовательскими группами других стран в борьбе за научные открытия и за признание своих работ. Советский ядерный проект времен войны был начат в ответ на получение разведывательных данных о ядерных проектах в Англии и Соединенных Штатах. После Хиросимы соперничество с Соединенными
Заключение
473
Штатами придало советскому ядерному проекту присущую ему динамику.
Это не означает, что при объяснении советской ядерной политики не учитывались внутренние факторы. Особенности советского режима привели к тому, что он принял вызов, став участником гонки ядерных вооружений. Самым важным их них была концепция руководящей роли коммунистической партии, стоящей во главе социалистического государства, Советского Союза, и ведущей мир от капитализма к коммунизму. В конце второй мировой войны Сталин предсказывал, что новая мировая война начнется через двадцать или тридцать лет, и верил, что она завершит переход к социализму в глобальном масштабе. Сталин рассматривал атомную бомбу в контексте подготовки к новой мировой войне; он также хотел иметь бомбу, чтобы с ее помощью противостоять давлению со стороны Соединенных Штатов.
Существовали также и такие особенности режима, которые объясняют, как и когда ядерный вызов был принят. Хотя официальная идеология была враждебна и подозрительна по отношению к Западу, политика «догнать и перегнать» фокусировала внимание на техническом прогрессе Запада как пути, по которому надо следовать. Эта политика отражала глубоко укоренившееся в сознании советских людей представление об отставании от Запада и намерение преодолеть это отставание. Атомная бомба была символом силы Соединенных Штатов как экономического и технологического лидера мира. Следовательно, эта позиция и стала естественной целью политики «догнать и перегнать».
Тенденция копирования западной техники была, как отмечал Капица в своих письмах в Кремль, усилена пренебрежительным отношением советских руководителей к советским ученым и инженерам; предложения советских ученых не воспринимались серьезно до тех пор, пока они не подтверждались западным опытом. Доверие к советским ученым позволило бы Сталину, Берии и Молотову быстрее и лучше осознать важность разведывательных данных об атомной бомбе, полученных во время второй мировой войны. Тогда они, может быть, проницательнее оценили бы роль бомбы в будущих международных отношениях, не дожидаясь августа 1945 г.
Неспособность понять ее значение усугубила шок от Хиросимы. Сталин немедленно поставил ядерный проект на новую основу. Он стал воспринимать бомбу серьезно не потому, что до него наконец дошли советы ученых, а в результате демонстрации силы бомбы
474
Заключение
атомными бомбардировками Хиросимы и Нагасаки. Изучение истории советской техники показывает, что командная экономика серьезно препятствует техническим новвовведениям. Однако после Хиросимы Сталин использовал ее для мобилизации ресурсов на атомный проект. Это был один из крупномасштабных высокоприоритетных проектов, для осуществления которого и создавалась командная экономика. Но успех достался дорогой ценой. В погоне за бомбой Сталин уделял мало внимания охране здоровья и безопасности тех, кто ее создавал, как и охране окружающей среды. Последствия этих упущений не замедлили сказаться — например, в Челябинске-40. Они все еще ощущаются в бывшем Советском Союзе. Авария на Чернобыльской атомной станции в 1986 г. порицалась многими обозревателями за окружавшую ее секретность и отсутствие общественного контроля, характерных для командной экономики.
Наряду с атомным проектом Сталин инициировал такие исследовательские разработки, как радиолокация, ракетные технологии и реактивные двигатели. Он направил основные ресурсы на создание военной техники, налагая тяжкое бремя на разрушенную войной советскую экономику. Он вовлек Советский Союз в гонку ядерных вооружений с государством, которое значительно превосходило его в экономическом и техническом отношении. Это решение, которое было принято без какого-либо обсуждения и альтернатив, имело фатальные последствия. Причины коллапса Советского Союза, без сомнения, многочисленны, но, конечно, одна из них — экономическое и политическое бремя военно-промышленного комплекса. Иная международная политика после войны — допустим, в направлении, предложенном Литвиновым,- позволила бы Советскому Союзу установить более тесные отношения сотрудничества с Соединенными Штатами и избежать, по крайней мере, некоторых издержек атомной гонки. Но, как представляется, Сталин не придавал серьезного значения подобному варианту. Это не соответствовало его концепции послевоенной внешней политики и его желанию восстановить строгий контроль над советским обществом после войны.
Первая советская атомная бомба была копией американской плутониевой бомбы, испытанной в Аламогордо в июле 1945 г. Шпионаж сыграл ключевую роль в советском атомном проекте, и эта роль была бы даже значительней, если бы советские руководители больше доверяли данным разведки, получаемым во время войны. Однако, по наиболее благоприятным оценкам, Советский Союз
Заключение
475
мог бы к 1951 или 1952 г. создать бомбу и без разведывательных данных об американской бомбе. В Советском Союзе давно существовали сильные физические и радиохимические школы, также как и инженерные. Советские ядерные исследования 1939-1941 гг. уже прошли долгий путь к определению условий для осуществления взрывной цепной реакции. Именно потому, что советские ученые-ядерщики продвинулись так далеко, они смогли должным образом использовать сведения об атомной бомбе, полученные из Англии и Соединенных Штатов. Они продемонстрировали свои способности, самостоятельно разрабатывая термоядерное оружие. Хотя Советский Союз и получал информацию об американских исследованиях по термоядерному оружию, эта информация скорее уводила в сторону, чем приносила пользу. Ядерный проект стал значительным достижением советской науки и инженерного искусства.
Вторая основная тема книги — это отношения между учеными и политической системой. Ядерный проект сильно повлиял на них. Сталин относился к ученым и инженерам с подозрением, опасаясь, что они могут оказаться вредителями или саботажниками, и заявлял о своем праве судить, что есть истинная наука. Физика, как сфера интеллектуальной автономии, однако выжила, несмотря на репрессии, обрушившиеся на физиков в 1930-е гг. Надежды на более либеральный интеллектуальный климат, которые существовали в конце второй мировой войны, не оправдались, но физики с помощью бомбы защитили себя от страшного обскурантизма последних сталинских лет. Факт выживания физики свидетельствует о глубоком культурном противоречии в сталинизме — между стремлением сделать Советский Союз мощным государством перед лицом остального мира и стремлением установить полный контроль над общественной жизнью внутри страны. Советский ядерный проект свидетельствовал не о совместимости науки и тоталитаризма, а о том, что тоталитарный режим, для того чтобы воспользоваться плодами науки, был вынужден мириться с существованием в обществе отдельных островков интеллектуальной автономии.
После смерти Сталина ученые-ядерщики — и Курчатов в особенности — пользовались беспрецедентным авторитетом у политических руководителей. Физическое сообщество пыталось, но с ограниченным успехом, расширить свою относительную интеллектуальную независимость на другие сферы советской жизни. Оно было зародышем гражданского общества, хотя этот термин тогда не был в ходу. Физики хотели видеть свои нормы дискуссии распро
476
Заключение
страненными на всю научную и политическую жизнь. Самым неожиданным образом оказалось, что наука могла бы оправдать надежды тех, кто, подобно Вернадскому, считал, что наука представляет элемент культуры и является рационализирующей и демократизирующей силой общества. Однако и в послесталинские годы этим надеждам не суждено было осуществиться полностью. Советская бюрократия была тяжелым бременем для научного сообщества, а партия делала все, что могла, чтобы отучить ученых критически относиться к политической и общественной жизни.
Начиная с середины 1950-х гг. ученые, однако, начали играть важную общественную роль. Первостепенной общественной фигурой стал, конечно, Сахаров, который продолжал работать в Арзамасе-16 до 1968 г. Александр Солженицын писал, что Сахаров был «чудом», возникшим среди «толпы развращенной, продажной, беспринципной интеллигенции»1. В своих мемуарах Сахаров отклонил такую оценку себя и людей, с которыми он работал. Сахаров был исключительным человеком, унаследовавшим от своей семьи лучшие традиции русской интеллигенции; но и сообщество физиков повлияло на его моральное и политическое формирование. В начальных фразах своего эссе 1968 года «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе» он писал: «Взгляды автора формировались в среде научной и научно-технической интеллигенции, которая проявляет очень большую озабоченность в принципиальных и конкретных вопросах внешней и внутренней политики, в вопросах будущего человечества. В частности, эта озабоченность питается сознанием того, что еще не стал реальностью научный метод руководства политикой, экономикой, искусством, образованием и военным делом. "Научным" мы считаем метод, основанный на глубоком изучении фактов, теорий и взглядов, предполагающий непредвзятое, беспристрастное в своих выводах, открытое обсуждение»2.
Призывая распространить нормы научной дискуссии на общественную жизнь, Сахаров рассматривал науку как модель для политики, следуя традиции отношения к науке как рациональной и демократической силе. После публикации своего эссе на Западе Сахаров был вынужден уйти с секретной работы. Несмотря на то, что в его жизни произошел очень крутой поворот, он никогда не осуждал своих бывших коллег — некоторые из них поддались политическому давлению и осудили его — и ясно отдавал себе отчет об их влиянии на его развитие.
Заключение
477
Третья тема книги — влияние ядерного оружия на международные отношения — тесно связана с решениями, относящимися к ядерному оружию, и со взаимоотношениями между наукой и политикой. После Хиросимы Сталин воспринимал атомную бомбу всерьез. Он ожидал, что послевоенные годы будут похожи на межвоенные и поэтому решил развивать новые военные технологии, возникшие в ходе второй мировой войны. Он не ожидал большой войны в ближайшее время и не опасался скорого ядерного нападения на Советский Союз, но боялся, что Соединенные Штаты попытаются использовать свою атомную монополию в определении послевоенного устройства. Поэтому он разработал тактику противостояния политическому влиянию атомной бомбы. Эта тактика заключалась в демонстрации того, что Советский Союз не запугать. Атомная бомба не заставила Сталина изменить свое представление о международных отношениях или сменить основное направление советской внешней политики, но шаги, которые он предпринял для противостояния угрозе атомной дипломатии, внесли свой вклад в распад антигитлеровской коалиции военных лет и возникновение холодной войны.
Атомная бомба занимала центральное место в сталинской военной политике. Сразу же после войны он отдал приоритет тем мерам, которые могли бы снизить эффект ядерного удара по Советскому Союзу: он создал советскую противовоздушную оборону и увеличил возможность проведения советских наступательных операций в Европе. В то же время он торопил с созданием средств доставки советского ядерного оружия. Для Советского Союза было важно получить возможность для нанесения удара по передовым базам в Европе, Африке и Азии, с которых Соединенные Штаты могли осуществить ядерное нападение. Сталин также решил как можно скорее обзавестись межконтинентальными системами, которые позволили бы Советскому Союзу угрожать Соединенным Штатам.
Первое испытание советской атомной бомбы в августе 1949 г. не установило ядерного равновесия между Востоком и Западом. Обнаружение испытания американцами, по мнению Сталина, делало ситуацию еще более опасной. Его реакция заключалась не в поиске разрядки в отношениях с Западом, а в осуществлении более активной политики в Азии, чтобы привязать Китай к Советскому Союзу; эта политика в дальнейшем усилила международную напряженность. Сталин был противником идеи проведения Советским Сою
478
Заключение
зом более умеренной политики. Его преемники, однако, сразу же начали искать пути смягчения напряженности, придавая особое значение политике мирного сосуществования капитализма и социализма.
Проводя «войну нервов» с западными державами, Сталин явно хотел избежать войны с Соединенными Штатами. Он преуспел в этом, внушив им, что Советский Союз не удастся запугать и заставить соблюдать чувство меры. Но и Соединенные Штаты в ответ на сталинскую политику стали укреплять Западную Европу, и западные державы наращивали свои вооруженные силы. К моменту смерти Сталина Советский Союз находился на пороге новой кровавой чистки внутри страны и ухудшения отношений с другими странами. Сталин был осторожен и хитер в проведении внешней политики, но его политика вела к катастрофе, если судить по большому счету. Дело не только в том, что он совершал серьезные ошибки, — пренебрегая предупреждениями о нападении Германии в 1941 г., не понимая до Хиросимы значения атомной бомбы, неправильно оценивая последствия нападения Северной Кореи на Южную — но, что более важно, он направил Советский Союз на путь милитаризации, с которого его преемники уже не смогли сойти. То, что он создал до и после войны: командная экономика, оборонная промышленность, включая ядерный и ракетный секторы, огромный офицерский корпус — продолжало играть мощную роль в советской политике после его смерти, создавая сильную «внутреннюю динамику» во внешней и оборонной политике.
Сталин не признавал влияния ядерного оружия на свою концепцию международных отношений. И только после его смерти оно стало влиять на концептуальные основы советской внешней политики. Была выдвинута идея мирного сосуществования, и Хрущев отказался от ленинского тезиса о неизбежности войн между капиталистическими государствами. После взрыва термоядерного оружия советские ученые указывали, что ядерная война может уничтожить все человечество. Политические лидеры допускали, что такая война вызовет огромные разрушения, но настаивали, по идеологическим соображениям, что разрушит она только капитализм, а не цивилизацию в целом. Результатом была путаная и ставящая в тупик оценка ядерной войны. Военная доктрина указывала на необходимость готовиться к сражению и победить в ядерной войне, но к концу 1955 г. советские руководители поняли, что советско-американская ядерная война, по сути, недопустима, и обнаружили, что западные
Заключение
479
лидеры поняли это тоже. Западные лидеры пришли к такому же выводу. Это взаимопонимание должно было стать стабилизирующим фактором в опасные годы, которые были еще впереди.
В то же время с середины 1950-х гг. было восстановлено международное физическое сообщество, и ученые Востока и Запада начали встречаться как в официальной, так и в неофициальной обстановке для поиска путей обуздания гонки ядерных вооружений. Многие ученые разделяли веру в то, что международные контакты физиков помогут снизить накал межгосударственного соперничества, как об этом говорил Нильс Бор в годы второй мировой войны. Советские физики продолжали считать себя частью международного сообщества, несмотря на то, что в течение 20 лет не имели контактов с западными коллегами. Это нашло отражение в смелой инициативе Курчатова в Харуэлле в апреле 1956 г., установившей международное сотрудничество в исследованиях по термоядерному синтезу. После своего возвращения из Англии Курчатов сосредоточился на управляемом синтезе и был меньше связан с разработкой оружия. Он поддержал попытки Сахарова в 1958 г. убедить Хрущева не возобновлять испытаний ядерного оружия. Он умер 7 февраля 1960 г. на скамейке в парке, разговаривая с ХарИтоном о своей предстоящей поездке во Францию. Прах его был захоронен на почетном месте — в Кремлевской стене.
С 1945 по 1955 гг. формировались основные процессы, определившие дальнейший характер международных отношений. Именно тогда обрела форму холодная война, и в Соединенных Штатах и Советском Союзе были созданы инфраструктуры для разработки и создания огромных арсеналов ядерного оружия. Одним из повторяющихся вопросов в историографии этого периода является проблема альтернативного пути: существовал ли он, не были ли упущены возможности избежать или покончить с гонкой ядерных вооружений. В этой книге я выразил скептическое отношение к возможности того, что изменения в американской политике того времени могли бы вызвать заметные сдвиги в советской политике. Бор был по сути прав, по моему мнению, когда утверждал, что ядерное оружие представляет общую угрозу для всего человечества, но ни Трумэн, ни Сталин не рассматривали бомбу с этой точки зрения. Если бы Сталин был информирован официально о «проекте Манхэттен» до Хиросимы, он, скорее всего, захотел бы иметь свою собственную бомбу; и хотя он, возможно, относился бы с меньшим подозрением к американской атомной дипломатии, в этом никоим
480
Заключение
образом нельзя быть уверенным. Я утверждаю также, что никакой возможности, более или менее реальной, избежать разработки термоядерного оружия не существовало, поскольку Сталин оставил бы без ответа американское самоограничение.
Когда речь идет об американской политике, всякий раз возникает вопрос об упущенных возможностях, но его можно поставить и в отношении советской политики. Мог ли Сталин проводить политику, которая позволила бы Советскому Союзу получить ядерное оружие, но не вовлекла бы его в опасную и дорогостоящую гонку вооружений? Можно, я думаю, допустить, что Советский Союз хотел бы установить более доверительные отношения с Соединенными Штатами в соответствии с линией, предложенной Литвиновым. Такая политика, конечно, могла бы предотвратить холодную войну или, по крайне мере, смягчить советско-американское соперничество. Но она повлекла бы за собой уступки в Восточной Европе, которых Сталин не желал делать. Кроме того, она потребовала бы от Сталина изменения концепции международных отношений и другого отношения к американской атомной монополии.
Все попытки представить альтернативное развитие послевоенных международных отношений рассыпаются, войдя в соприкосновение с личностью Сталина. В то же время трудно представить этот период без Сталина. Его злонравная и подозрительная фигура пронизывает историю тех лет. Вероятно, никогда еще зависимость политики от личности не была так велика, как в Советском Союзе в период правления Сталина. Его смерть привела к значительному ослаблению напряженности в Советском Союзе и за рубежом, но последствия первых послевоенных лет все еще сильно сказывались. Советский Союз и Соединенные Штаты предприняли новые шаги, чтобы урегулировать свои отношения, но гонка вооружений шла своим чередом.
Период, обсуждаемый в этой книге, был трагичным для народов Советского Союза, а ее название «Сталин и бомба», казалось бы, обещает страшную сказку. В этой истории в самом деле было много страшного — жестокая война, массовые репрессии, наконец, создание оружия массового уничтожения. Но это также рассказ об интеллектуальной общности и гражданском мужестве. Именно в те годы как в Советском Союзе, так и на Западе росло сознание того, что человечество столкнулось с угрозой ядерной войны; понимание этого послужило необходимой основой для объединения усилий по предотвращению ядерной войны и контролю за гонкой ядерных
Заключение
481
вооружений. Таким образом, это книга не только об ужасах, но и о надежде, общем желании, даже в годы горького идеологического и политического противостояния, обеспечить выживание человечества перед лицом ядерной угрозы.
Библиографическая справка
В этом труде я собрал воедино материалы из разных источников, различающихся по своей научной и художественной ценности. В первых трех главах используется множество современных документов, а также исторические исследования российских авторов. К этому же периоду относятся научные труды по ядерным исследованиям, над которыми работали ученые Америки, Великобритании, Франции и Германии; опираясь на них, я и провел анализ соответствующих исследований в Советском Союзе.
Источники по советским проектам военного времени менее доступны, но мне удалось ознакомиться с подборкой важных документов по атомному шпионажу. Эти документы были представлены Комитетом государственной безопасности Институту истории науки и техники, который подготовил их публикацию в журнале «Вопросы истории естествознания и техники» (№ 3 за 1992 год). Однако номер был изъят по требованию российского правительства на том основании, что информация в двух документах могла способствовать распространению ядерных исследований. Материалы этой подборки уже попали в российскую печать, и я активно использовал их в ходе работы над книгой; однако я не стал раскрывать данных, которые послужили основанием для изъятия журнала.
Мощный пласт литературы посвящен теме взаимосвязи бомбы и американского внешнеполитического курса в конце второй мировой войны. Он-то и явился контекстом исследования темы о влиянии бомбы на советскую политику. Что касается аналогичных источников по Советскому Союзу, то они оставляют желать лучшего. Это объясняется тем, что при Сталине принятие решений по вопросам ядерной тематики было в высшей степени централизовано, и соответствующие документы (какие бы то ни было) засекречивались.
Библиографическая справка
483
Советские ядерные взрывы 1949-1955 гг.
Номер испытания
Дата испытания
Место
Комментарий
1
29 августа 1949 г.
Семипалатинск
Плутониевая бомба. Тротиловый эквивалент 20 килотонн
2
25 сентября 1951 г.
Семипалатинск
Бомба из урана-235 и плутония. Эквивалент порядка 40 килотонн
3
18 октября 1951 г.
Семипалатинск
Бомба сброшена с бомбардировщика Ту-4
4а
август 1953 г.
Семипалатинск
Бомба из делящихся материалов
5
12 августа 1953 г.
Семипалатинск
Первая термоядерная бомба. Мощность — 400 килотонн
6-7б
1953 г.
Семипалатинск
Бомбы из делящихся материалов
8
14 сентября 1954 г.
Тонкое
Бомба из делящихся материалов средней мощности, испытанная во время войсковых маневров
9-14в
сентябрь-октябрь 1954 г.
Семипалатинск
Серия испытаний бомб из делящихся материалов; одно из них (19 октября) было неудачным
15г
29 июля 1955 г.
Семипалатинск
Бомба из делящихся материалов; мощность около 5 килотонн
16
2 августа 1955 г.
Семипалатинск
Бомба из делящихся материалов; мощность около 25 килотонн
17
21 сентября 1955 г.
Новая Земля
Подводный взрыв; мощность около 20 килотонн
18
6 ноября ' 1955 г.
Семипалатинск
Версия "классической конструкции", испытанной 12 августа 1953 года; мощность около 215 килотонн
19
22 ноября 1955 г.
Семипалатинск
Первая двухстадийная термоядерная бомба; мощность порядка 1,6 млн. тонн
Источники: большая часть информации дана в тексте книги с соответствующими ссылками. См. также ниже.
а Хотя разведка Соединенных Штатов и полагала, что испытание 12 августа 1953 г. было четвертым советским испытанием (отсюда и название «Джо-4»), Андрей Сахаров отмечает, что имело место еще испытание бомбы в начале августа (A. Sakharov. Memoirs. N.-Y.: Alfred A. Knopf, 1990. P. 173).
6 Cochran Т. V. et al. Nuclear Weapons Databook. N.-Y.: Ballinger, 1989. Vol. IV: Soviet Nuclear Weapons. P. 349.
B Ibid. Информация о неудачном испытании содержится в статье: Харитон Ю. Б., Смирнов Ю. Н. О некоторых мифах и легендах вокруг советского атомного и водородного проектов// Материалы юбилейной сессии Ученого совета Центра, 12 января 1993 г. М.: Российский научный центр «Курчатовский институт». С. 51.
420
Глава пятнадцатая
г Данные об испытаниях № 15-19 взяты из отчета ^Intelligence Information for Use in the AFSWP Weapons Orientation Course (Advanced)* — меморандума, подготовленного 15 февраля 1956 г. (National Archives, RG218, Records of the U. S. Joint Chiefs of Staff, 1954-1956, CCCS 334JIC (12-28-55), Section 3).
Усовершенствованная модель с новым двигателем и большим размахом крыльев все еще не обеспечивала нужной дальности полета27. Согласно А. Н. Пономареву, возглавлявшему научно-технический комитет военно-воздушных сил в послевоенные годы, «всем был хорош бомбардировщик Мясищева "М-201", но в полном смысле межконтинентальным его не назовешь: запас топлива ограничен, конструктору с самого начала пришлось ломать голову над дозаправкой самолета в воздухе»28. Когда Хрущев выразил недовольство бомбардировщиком М-201, не обладавшим в действительности межконтинентальной дальностью полета, Мясищев ответил, что самолет мог бы отбомбиться в Соединенных Штатах и затем приземлиться в Мексике. Хрущева такой ответ не удовлетворил: «Вы что думаете, Мексика — наша теща? И к ней можно нагрянуть в любое время? Мексиканцы никогда не отдадут нам самолет»29. И все-таки появились признаки того, что вложения в разработку ракет окупятся. В конце 1953 г. Президиум принял проект Королева по разработке МБР Р-730. «Вскоре после смерти Сталина, — вспоминает Хрущев в своих мемуарах,— Королев принял участие в заседании Политбюро и выступил с докладом о своей работе. Я не хочу преувеличивать, но я должен сказать, что мы просто остолбенели от того, что он показал нам,— как бараны, уставившиеся на новые ворота»31. В это время Королев работал также над созданием ракет Р-5 и Р-1132. Ракета Р-5 с дальностью полета больше 1000 км была названа первой «стратегической» ракетой; это была первая советская ракета, способная нести на себе ядерную боеголовку33. (На Западе она известна как СС-3.) Ракета Р-Н с дальностью полета 150 км была рассчитана на запуск с подводных лодок, а также пригодна для сухопутных войск в качестве подвижной «оперативно-тактической ракеты» (морская модель была известна на Западе как СС-Н-3, а ее наземный аналог — как СКАД)34.
Мощность взрыва, произведенного 22 ноября 1955 г., была подтверждена российскими источниками; мощность других бомб подтверждена не была, хотя согласно последним данным, мощность взрыва, произведенного 6 ноября, составляла примерно 250 кило-тонн.
Россия после Сталина
421
Программы развития вооружений свидетельствуют о том, что послесталинское руководство оставалось сторонником создания мощных стратегических ядерных сил. В этом просматривается важная преемственность. В 1954 г. было организовано новое конструкторское бюро ракет дальнего действия; его руководителем стал Михаил Янгель, работавший с Королевым с 1950 г. Янгель и Королев придерживались разных точек зрения на конструкцию ракеты: Янгель предпочитал ракеты со складируемым топливом. Политическое руководство решило предоставить Янгелю возможность сформировать свое собственное конструкторское бюро в Днепропетровске35.
Послесталинское руководство также стремилось к созданию систем защиты от ядерного нападения. Развертывание новой системы противовоздушной обороны вокруг Москвы началось в 1954 г. Наряду с обширной сетью радиолокационных станций в течение двух лет было размещено более 3000 Р-113 — противовоздушных ракет36. Огромные вложения свидетельствуют о том, что руководство отдавало высший приоритет защите столицы. Осенью 1953 г. семеро военачальников обратились в Центральный Комитет с письмом, в котором указывали, что Соединенные Штаты скоро проведут развертывание баллистических ракет и что необходимо поспешить с созданием советской противоракеты. Была сформирована группа для изучения соответствующей проблемы, которая порекомендовала создать экспериментальную систему противоракетной обороны (ПРО). В 1956 г. началось сооружение испытательной площадки вблизи Сары-Шагана, к западу от озера Балхаш в Казахстане37.
III
Соединенные Штаты стали размещать тактическое ядерное оружие в Европе в начале 50-х годов. В Лос-Аламосе началась работа по развитию легкого тактического оружия для использования его в полевых условиях. Корейская война послужила дополнительным стимулом; соответствующим решениям способствовали опасения, что НАТО не сумеет защитить Западную Европу от возможного нападения со стороны Советского Союза. В январе 1952 г. Объединенный комитет начальников штабов уполномочил Верховного главнокомандующего войсками союзников в Европе генерала Эйзенхауэра приступить к планированию использования атомных бомб подразделениями авиации поддержки морских и военно-воздушных сил, которые предполагалось вскоре разместить в Европе38. В За
422
Глава пятнадцатая
падной Европе также начали размещать и тактическое ядерное оружие для оснащения им авиации, ракет и артиллерии.
Советские вооруженные силы развивались тем же путем, что и силы НАТО, и в 1953-1954 гг. были предприняты серьезные усилия соединить искусство ведения военных операций и боевой опыт с применением ядерного оружия39. В 1951 г. военные учения в Туркестанском военном округе показали, что в этом направлении уже проведена определенная работа, но только осенью 1953 г. решением данной задачи впервые занялись всерьез. В Карпатском военном округе проводились полевые учения для «овладения способами ведения боевых действий в условиях применения "противником" ядерного оружия»40. Учениями руководил маршал И. С. Конев, командующий округом. Жуков помог в подготовке и проведении маневров, а Курчатов и Королев выступили на них в роли консультантов. На них присутствовали министры обороны социалистических стран и советские маршалы, а также представители военных академий и Генерального штаба41. Перед началом маневров в расписании занятий командного состава несколько дней было отведено для изучения ядерного оружия. Войска получили инструкции о воздействии ядерного оружия и методах защиты от него. Офицеры и рядовые прошли психологическую подготовку к проведению боевых действий с применением ядерного оружия. В полевых условиях особое внимание было уделено форсированным маршам, неожиданным встречным боям, атакам с хода, преодолению водных преград, операциям в ночное время с применением тактических воздушных десантов и ликвидации последствий, связанных с применением оружия массового уничтожения42.
Хотя на карпатских учениях ядерный взрыв был только имитирован, они ознаменовали новый этап военной политики. В ноябре 1953 г. Министерство обороны постановило, что весь военный персонал должен быть проинструктирован о последствиях применения ядерного оружия и о тактике и технике ведения боя, в котором оно задействовано43. Офицерскому составу надлежало изучить характеристики нового оружия, а боевым офицерам еще и знать, как может быть использовано атомное оружие. (Основное внимание в этот период уделялось защите от атомного оружия, а не его применению.) Министерство организовало шестинедельные курсы изучения ядерного оружия для 150 генералов и офицеров44. Были изданы секретные полевые и учебные руководства, а в 1954 г. в военных округах начались учения по проведению операций в условиях применения
Россия после Сталина
423
ядерного оружия45. В штабах всех военных округов была учреждена должность старшего офицера по оружию массового уничтожения (при оперативном отделе штаба)46. Учебные планы в военных академиях были изменены, они включали изучение ядерного оружия и способы ведения ядерной войны, а в военной печати впервые с 1947 г. появились статьи о ядерных вооружениях. В течение 1954 г., например, журнал «Военная мысль» публиковал детальные отчеты об американских дискуссиях по тактическому ядерному оружию47.
Зимой 1953/54 г. началась подготовка к учениям с реальным ядерным взрывом. Они были проведены в сентябре 1954 г. на полигоне вблизи села Тоцкое в Оренбургской области, в то время — части Южно-Уральского военного округа48. В Соединенных Штатах к этому времени уже были проведены учения, в которых войска подверглись воздействию ядерных взрывов, но по своему масштабу они были меньше по сравнению с учениями в Тоцком, где принимало участие 44 тысячи человек49. Войсками командовал генерал Иван Петров, руководивший в 1951 г. учениями в Туркестанском военном округе, а теперь возглавлявший Главное управление боевой и физической подготовки Министерства обороны. Маршал Жуков осуществлял общее руководство маневрами.
Министерство обороны стремилось изучить условия и тактику боя с применением ядерного оружия. На полигонах были воздвигнуты разного рода защитные сооружения, от обычных полевых сооружений до укрепленных объектов: окопы и блиндажи, многие из которых были крытыми, землянки с двойными дверьми, укрытия для вооружения и боеприпасов. Когда весной и летом солдаты прибыли в Тоцкое, им сообщили, что они будут принимать участие в ядерных маневрах, и они должны были дать подписку о неразглашении соответствующих сведений в течении двадцати пяти лет. Солдаты получили инструкции по защите от воздействия ядерного взрыва. Жуков явно беспокоился, чтобы войска не были напуганы этими мерами предосторожности. «Вы слишком запугали людей мерами безопасности,— сказал он руководителям учений после того, как во время своего посещения полигонов ознакомился с подготовкой к ним.— Придется теперь вам их "отпугивать"»50. Население деревень, расположенных в радиусе 7 км от эпицентра будущего взрыва, было эвакуировано; те, кто жили несколько дальше, получили инструкции о том, как вести себя после взрыва бомбы.
424
Глава пятнадцатая
Утром 14 сентября в 6 часов 28 минут бомбардировщик Ту-4 с атомной бомбой на борту поднялся с аэродрома, находившегося в 680 км от Тонкого. Маршрут бомбардировщика обходил стороной города и был тщательно выверен; в степи были разложены костры, чтобы корректировать курс полета. Ту-4 сопровождали два легких бомбардировщика Ил-28, чтобы самолет не смог отклониться от заданного курса. Экипаж самолета совершал тренировочные полеты в течение месяца, сделав 13 вылетов. (Имелся еще и резервный Ту-4, который тоже совершил тринадцать тренировочных полетов.) Информация о состоянии бомбы и об условиях в бомбовом отсеке (температура, влажность и т. д.) посылалась по радио на командный пункт; Курчатов, принимавший участие в подготовке к маневрам, разъяснил, что атомная бомба — это «живое существо» и во время полета нужно контролировать ее состояние51.
Эпицентр взрыва был помечен большим белым крестом. Вокруг него разместили боевую технику и материальную часть; установили там также и чучела в военном обмундировании, привезли овец, собак, крупный рогатый скот и других животных. Ближайшие к эпицентру траншеи атакующей стороны располагались на расстоянии 5 км, а большая часть траншей находилась на расстоянии 6-7 км от него. Траншеи обороняющейся стороны находились в 8 км от эпи-.центра. В 9 часов 20 минут Жуков отдал приказ, разрешающий сброс бомбы. Была объявлена атомная тревога, и войска разместились в укрытиях. В 9 часов 33 минуты Ту-4 сбросил с высоты 8000 м атомную бомбу «средней мощности». Она взорвалась на высоте 350 м в 280 метрах от намеченной нулевой точки (эпицентра). Взрыв уничтожил дубовый лес в радиусе 1-1,5 км от эпицентра. Крытые траншеи и ходы сообщения были разрушены на расстоянии до 500 м, открытые окопы — на расстоянии 1,2-1,3 км. Булганин и высшее командование следили за учениями с расстояния 15 км; там же находились и министры обороны и начальники главных штабов социалистических стран, включая Пэн Дэхуая и Чжу Дэ из Китая. Ударная волна сбила фуражки с голов этих старших офицеров, так что адъютантам пришлось побегать!
Через пять минут после взрыва атакующая сторона начала артиллерийскую подготовку52. Через 21 минуту 86 легких бомбардировщиков Ил-28 атаковали обороняющуюся сторону. В ходе маневров было сброшено около 700 тяжелых бомб. По рассказу одного из участников, «бывалые офицеры, участвовавшие в штурме Берлина, потом говорили, что такого не видывали...»53 Через 40 минут после
Россия после Сталина
425
взрыва специальная группа направилась к эпицентру, чтобы замерить уровень радиации. Когда началось наступление, войсковым соединениям не было разрешено приближаться к эпицентру ближе чем на 500-600 метров. После учений войска вернулись в лагерь, где подверглись дозиметрическому контролю; затем их направили в баню и сменили обмундирование.
Учения проводились, по словам тех, кто принимал в них участие, в условиях, необычайно близких к реальным. Согласно оценке высшего командования, они прошли успешно: «Были выполнены все поставленные задачи. Ядерный удар, нанесенный точно по намеченным объектам, причинил те разрушения, которые и предполагались. А воинские части, участвовавшие в этих учениях, бесстрашно пошли в район атомного взрыва, даже в его эпицентр, преодолели зоны радиации и выполнили задачи, поставленные перед частями и соединениями»54. Во время обсуждения учений Булганин говорил об атомной бомбе как о важном средстве усиления боевой мощи армии55. На офицеров, принимавших участие в маневрах, мощность бомбы произвела сильное впечатление, но они не сочли ее настолько ужасной, чтобы отказаться от ее применения в военное время56.
В конце 1980-х годов бывшие солдаты, принимавшие участие в этих учениях, начали выступать с заявлениями о том, что получили серьезные заболевания в результате облучения, которому подверглись во время испытаний бомбы. Из района Тоцкого поступили отчеты о том, что заболеваемость раком превосходит нормальный уровень57. Основываясь на имеющихся в нашем распоряжении свидетельствах, невозможно судить об ущербе, нанесенном здоровью людей. Ясно, что были предприняты меры для защиты войск и населения местных деревень, но также ясно и то, что высшее командование имело приблизительное представление об условиях, складывающихся на поле боя после ядерного взрыва, и поэтому стремилось воссоздать их во время учений.
Учения в Тоцком были засняты на пленку, внимательно изучены и выводы были учтены при создании новых полевых уставов58. Полевые уставы 1955 г. ознаменовали поворотную точку в советском военном искусстве и тактике, поскольку предполагалось, что в будущей войне ядерное оружие будет использоваться как на поле боя, так и для нанесения ударов по стратегическим целям59. Оснащение НАТО тактическим ядерным оружием не заставило советскую армию отказаться от планов наступательных стратегичес
426
Глава пятнадцатая
ких операций на случай войны. В качестве ответной меры Советский Союз должен был изучить условия проведения операций с применением ядерного оружия60.
После учений в армейской палатке был устроен банкет. Курчатов представил маршалам и генералам некоторых ученых, ответственных за развитие ядерного оружия в Советском Союзе. Это событие означало переход ядерных вооружений из ведения Министерства среднего машиностроения к вооруженным силам61. Первая серия атомных бомб поступила в арсеналы в 1953 г., но Министерство среднего машиностроения сохраняло свой контроль над ними62. В конце 1954 г. ядерное вооружение впервые поступило в военные округи63. Жуков решительно настаивал на передаче этого вооружения под опеку Министерства обороны, но не достиг желаемого64. (Его взаимоотношения с Малышевым были очень плохими, возможно, из-за несогласия по этому вопросу65.) Для решения конфликта в Министерстве среднего машиностроения было организовано новое Главное управление, состоявшее из военных, однако оружие по-прежнему охраняли войска КГБ. Вопрос контроля все еще не был решен — вплоть до конца 50-х годов, когда в Министерстве обороны было учреждено 12-е Главное управление по ядерным вооружениям.
IV
Военная стратегия менялась медленнее, чем тактика и наука ведения боевых операций. Первые признаки ревизии сталинской ортодоксии появились в сентябре 1953 г., когда генерал-майор Н. Та-ленский, редактор журнала «Военная мысль», опубликовал статью «К вопросу о характере законов военной науки»66. Как можно судить по ее названию, статья представляла собой резюме дискуссии о военной науке67. Существенное значение ей придавало то обстоятельство, что автор поставил под вопрос адекватность «постоянно действующих факторов» как залога победы и утверждал прерогативы военных, считая главным предметом военной науки вооруженный конфликт (сфера действия военных), а не политический характер войны (сфера действия политиков и идеологов).
Дискуссии, которые последовали за появлением статьи Тален-ского, завершились в апреле 1955 г. публикацией в «Военной мысли» редакционной статьи, в которой было сделано заключение, что вооруженный конфликт, а не политическое устройство государств,
Россия после Сталина
427
является основным вопросом стратегии. Ее основной закон — закон достижения победы — еще не был сформулирован окончательно; победа характеризовалась как решительное поражение врага в ходе вооруженного конфликта68. Иными словами, военные специалисты считали, что победа достигается в ходе военных операций, а не является неизбежным результатом развития истории, как об этом заявил, например, Маленков в своей речи, произнесенной в ноябре 1949 г., когда сказал, что третья мировая война приведет к разрушению капиталистической системы69.
Эта дискуссия была важна для развития советской военной мысли, но она была далека от специфических проблем стратегии. Более резкие ноты прозвучали в начале 1955 г., когда Булганин и Жуков созвали совещание старших офицеров для глубокого изучения «современной военной техники и передовой военной теории»70. Выступая перед высшим командованием, Булганин указал на необходимость уделять серьезное внимание буржуазной военной науке, потому что армии империалистов, хотя они и имеют иную классовую основу, используют то же вооружение, что и Советский Союз, и потому что буржуазная военная наука отражает опыт прошедших войн71. В феврале 1955 г. в редакционной статье журнала «Военная мысль» подчеркивалось, что офицерский корпус должен иметь четкое представление о военных операциях в современной войне и что войска должны быть подготовлены к очень трудным условиям, в которых им придется сражаться72.
Советская военная стратегия нуждалась в основательном пересмотре, потому что в начале 1950-х годов ядерная угроза Советскому Союзу резко возросла. Запасы ядерных вооружений в Соединенных Штатах увеличились с 832 единиц в 1952 г. до 1161 — в 1953 г., 1630 — в 1954 г. и 2280 — в 1955 г.73. Командование стратегической авиации имело сеть баз, с которых бомбардировщики средней дальности могли нанести удар по Советскому Союзу; а в июне 1955 г. межконтинентальный бомбардировщик Б-52 поступил на вооружение стратегических военно-воздушных сил США. В 1955 г. советские ядерные запасы были, несомненно, меньше американских. Дальняя авиация имела в своем распоряжении большое число устаревших бомбардировщиков Ту-45 и совсем немногим более совершенных бомбардировщиков средней дальности Ту-16. К середине 1950-х годов на вооружение дальней авиации поступило небольшое количество межконтинентальных бомбардировщиков
428
Глава пятнадцатая
(вероятно, 30), но они, как известно, не удовлетворяли советское руководство.
В первые годы своей деятельности администрация Эйзенхауэра разработала стратегию «нового взгляда», которая в большой степени опиралась на ядерные вооружения74. В ходе войны стратегическая авиация могла бы нанести массированный удар по Советскому Союзу. На инструктаже, проведенном командованием стратегической авиации (КСА) в марте 1954 г., была представлена четкая картина того, как оно собирается это реализовать75. Оптимальный план, по мнению КСА, состоял в том, чтобы разместить свои заправщики и бомбардировщики на базах за пределами Соединенных Штатов перед нападением на Советский Союз. В соответствии с этой инструкцией «была произведена оценка, согласно которой КСА сможет при таких условиях пустить в ход 600-750 бомб, приближаясь к российской территории с разных направлений, чтобы одновременно подавить станции раннего предупреждения. Потребовалось бы около двух часов от этого момента до того времени, когда бомбы будут сброшены по трассе полета, при этом одни цели будут подавлены (американское кодовое название операции — "Браво"), а другие уничтожены (американское кодовое название — "Дельта"). В результате этих двухчасовых операций Россия стала бы грудой дымящихся и зараженных радиацией руин»76.
В этом нападении должно было участвовать 150 бомбардировщиков Б-36 и 585 — Б-47. Бомбардировщики Б-47 не обладали межконтинентальной дальностью полета, а Б-36 могли наносить удар со своих баз в Соединенных Штатах, неся только небольшой бомбовый заряд. Следовательно, Соединенные Штаты должны были предпринять атаку со своих ближайших к Советскому Союзу баз, если они хотели нанести полномасштабный удар. Главными целями для нанесения прицельных ударов были установки атомной энергетики (их число оценивалось в 25), аэродромы (по оценке, 645), военные штаб-квартиры и центры государственного управления77. В число целей входили имеющие ключевое значение для ведения войны промышленные объекты атомной энергетики, самолетостроения, газо- и нефтедобычи и переработки, производства боеприпасов, стали и электроэнергии78. Группа оценки систем вооружений (ГОСВ) Министерства обороны пришла к выводу, что воздействию планируемого в тот момент атомного нападения на Советский Союз подвергнутся 77 миллионов человек, из которых 60 миллионов погибнут. Из 134 крупнейших городов 118 подвергнутся
Россия после Сталина
429
бомбардировке, и от 75 до 84% их населения будет уничтожено79. Эти оценки намного превосходили данные, представленные в мае 1949 г. в отчете Хармона. Бомбы новой конструкции и увеличение их запасов делали ядерную войну еще более разрушительной.
Как показал инструктаж в КСА, военные стратеги в Соединенных Штатах полагали, что наиболее эффективной ядерной наступательной операцией явился бы один массированный удар, поражающий всю сеть выбранных целей. Из инструкции ГОСВ с очевидностью следовало, что такой «идеальный» удар — это упреждающий удар, в результате которого советские войска будут разгромлены, не успев воспользоваться своим ядерным оружием80. Трумэн и Эйзенхауэр решительно отклоняли возможность превентивной войны, хотя в правительстве этот вариант был подвергнут серьезному обсуждению81. Возможность упреждающей атаки, однако, не была исключена, она считалась жизненно важной для выполнения главной задачи — ослабления советского атомного удара.. После смерти Сталина возможность внезапного нападения была центральным элементом при пересмотре советской военной стратегии. Стремясь приуменьшить масштабы катастрофы 1941 года, Сталин утверждал, что внезапность является привходящим фактором в войне. В начале 50-х годов на дальнюю авиацию была возложена миссия по уничтожению американских стратегических ядерных сил, и это подразумевало упреждающий удар по противнику, поскольку стратегическая авиация должна быть уничтожена еще на земле. В военной печати после смерти Сталина важность фактора внезапности была признана более открыто, но сталинская ортодоксия все еще запрещала дискуссию о необходимости учитывать возможность внезапного нападения. Однако в феврале 1955 г. журнал «Военная мысль» опубликовал ранее отклоненную статью маршала бронетанковых войск Павла Ротмистрова, в которой он отстаивал необходимость принятия Советским Союзом упреждающей стратегии82.
Ротмистров, крупнейший военачальник, командовавший танковыми войсками в годы войны, в то время преподавал в Академии Генерального штаба. В статье он утверждал, что внезапное нападение с использованием атомного или водородного оружия может привести к существенно более серьезным последствиям, чем в прошлых войнах. Внезапность теперь становилась одним из решающих факторов успеха не только в отдельных сражениях или операциях, но и во всей войне. В некоторых случаях внезапное нападение с массированным применением ядерного оружия могло бы привести к
430
Глава пятнадцатая
быстрой гибели отдельного государства, которое не сможет оказать сопротивление из-за серьезных нарушений в его экономической и социальной структуре или же вследствие его неблагоприятного географического положения. Соединенные Штаты и Великобритания планировали внезапное нападение на Советский Союз, заявлял Ротмистров. В прошлом агрессоры часто начинали войну внезапным нападением на другие страны, и Советский Союз не может игнорировать уроки, преподанные историей: войска «должны быть всегда готовы к упреждающим действиям против коварства агрессоров»83. Задача вооруженных сил, писал он, — «не допустить внезапного нападения врага на нашу страну, а в случае попытки совершения нападения не только успешно отразить атаку, но и нанести по врагу встречные или даже упреждающие внезапные удары (т. е. удары с целью предупредить наступление.—Д. X.) страшной сокрушительной силы. Для этого советская армия и военно-морской флот обладают всем необходимым»84.
Внезапность нападения теперь играла главную роль в советской военной стратегии. Через месяц после публикации статьи Ротмистрова редакционная статья в «Военной мысли» повторила его слова о том, что вооруженные силы «должны быть всегда готовы к упреждающим действиям против коварства агрессоров»85. Она продолжала критику сталинской версии событий 1941 года. Начался пересмотр историографии, в процессе которого Сталина обвинили в ошибках, связанных с неожиданным нападением Германии; на него была возложена ответственность за недостаточную подготовку Красной армии86. Жуков, который в 1941 г. был начальником Генерального штаба и с тревогой следил за подготовкой немецких вооруженных сил к нападению, согласно последним сведениям, убеждал Сталина вести подготовку к упреждающему удару87. Поэтому упор на превентивность удара, проводимый после того, как Жуков стал министром, не вызывает удивления.
Однако основной причиной тяготения Советского Союза и Соединенных Штатов к упреждающим действиям было положение, связанное со стратегическим ядерным равновесием. Для Соединенных Штатов угроза советского ядерного «ответа» могла бы существенно уменьшиться (или даже быть исключена), если бы советские ядерные силы были уничтожены на земле. Для Советского Союза мощность американского нападения могла быть в значительной степени уменьшена, если бы советские бомбардировщики смогли уничтожить бомбардировщики Соединенных Штатов прямо на их ба
Россия после Сталина
431
зах. Высшее советское военное командование опасалось «опоздать», потому что в этом случае оно потеряло бы большую часть своих ядерных сил и в значительной степени, если не полностью, утратило бы способность нанести ответный удар. Стратегический баланс был неустойчивым в том смысле, что каждая из сторон имела сильное желание напасть первой — как будто война уже была неизбежна.
В августе 1955 г. генерал-лейтенант С. Красильников, военный теоретик, преподаватель Академии Генерального штаба, по-новому оценил военную стратегию в послесталинское время88. На начальном этапе войны каждая из сторон будет пытаться уничтожить военно-воздушные силы другой стороны, а также заводы по производству ядерного оружия. Наряду с противовоздушной обороной эти наступления станут «наиболее надежным способом обеспечить безопасность тыла и свободу ведения операций вооруженными силами на фронте и на море»89. Наземные и воздушные операции будут совмещаться «с мощными систематическими ударами стратегической авиации по основным военно-экономическим центрам и узлам коммуникаций вражеских стран, с непрерывной напряженной борьбой подводных, надводных и воздушных сил на его морских коммуникациях и с другими формами борьбы в целях подрыва экономической мощи врага и ослабления его воли к сопротивлению»90. Красильников доказывал необходимость мощных ударов по экономическим центрам противника, а не только по вооруженным силам; «тогда военная мощь вражеской страны или блока стран уподобится свечке, .горящей с двух концов»91. Иными словами, советские ядерные удары, подобно тем, которые были разработаны командованием стратегических военно-воздушных сил Соединенных Штатов, имели своей целью разрушение и подавление объектов.
Большое внимание теперь уделялось последствиям применения ядерного оружия в практике военных действий. Цель военной стратегии состояла по-прежнему в одержании победы в войне путем уничтожения сил противника, но начальный период войны приобретал новую значимость, а упреждение рассматривалось как желательный и даже необходимый фактор стратегии. Хотя военные и знали, что ядерное оружие обладает страшной разрушительной силой, они по-прежнему рассматривали его как средство ведения войны, а не как силу, исключающую войну. Ядерное оружие на первом этапе войны могло бы уничтожить небольшое государство с высокой плотностью населения, но Советскому Союзу с его громадной
432
Глава пятнадцатая
территорией и разбросанным по ней населением не грозила подобная участь. С точки зрения Красильникова, само по себе ядерное оружие не может определять исход войны.
Красильников подчеркнул, что ядерное оружие изменит взаимоотношения между различными родами войск,— так оно и произошло к тому времени, когда его статья была опубликована. Хрущев решил отказаться от программы Сталина по строительству военно-морских кораблей, которую он считал «самой большой его ошибкой» в военной политике92. Хрущев, поддерживаемый Жуковым, верил в то, что появление ядерного оружия превратит корабли надводного флота в анахронизм. Он прекратил строительство этих кораблей, несмотря на возражения адмирала Кузнецова, главнокомандующего военно-морскими силами93. Вышеизложенное в основном относилось к крупным надводным боевым кораблям, поэтому приоритет в военно-морских силах был отдан подводным лодкам, авиации, базирующейся на суше, а также небольшим надводным кораблям94.
Разногласия существовали также в вопросе применения ядерного оружия в наземных войсках. Некоторые высшие офицеры доказывали, что важно увеличить численность войск, поскольку имеющийся состав можно было легко уничтожить; другие полагали, что войск нужно меньше, потому что их огневая мощь будет усилена за счет ядерного оружия. Жуков и Хрущев придерживались последних соображений. В августе 1955 г. правительство объявило о сокращении к концу года численности вооруженных сил на 640 тысяч человек. Это был первый шаг на пути сокращения вооруженных сил, численность которых в 1955 г. достигла 5,7 миллионов человек.
V
В своей речи на похоронах Сталина Маленков сказал, что Советский Союз будет проводить политику, исходящую из «ленинско-сталинского положения о возможности длительного сосуществования и мирного соревнования двух различных систем — капиталистической и социалистической»96. Несмотря на подобный, если так можно выразиться, ритуальный поклон в сторону Ленина и Сталина, эти слова указывали на появление нового направления в политике. Сталин и в самом деле говорил о возможности мирного сосуществования между социализмом и капитализмом, но только при
Россия после Сталина
433
соблюдении определенных условий97. Он рассматривал мирное сосуществование как ряд последовательных уступок со стороны Запада, хотя, безусловно, в дальнейшем потребовал бы еще больших уступок, как предостерегал Литвинов. Сталинская концепция устройства мира после окончания второй мировой войны, его ожидание новой мировой войны через пятнадцать-двадцать лет, его военные приготовления в начале 50-х годов, подтвержденная им идея неизбежности войны и его речь на октябрьском пленуме Центрального Комитета (1952 г.) — все это находилось в явном противоречии с провозглашенной им же концепцией возможности долговременного мирного сосуществования социализма и капитализма.
Преемники Сталина провели незамедлительные изменения во внешней политике. Наиболее тяжелой проблемой, которая перед ними стояла, была корейская война. В мае 1952 г. на переговорах о перемирии было достигнуто соглашение по всем пунктам, за исключением освобождения военнопленных. Соединенные Штаты настаивали на том, чтобы возвращение пленных было добровольным; коммунистическая сторона хотела, чтобы все китайские военнопленные были возвращены на родину вне зависимости от их желания. В октябре 1952 г. мирные переговоры были прерваны на этом пункте98. Когда Чжоу Эньлай прибыл в Москву на похороны Сталина, он обсуждал ситуацию в Корее с советским руководством. От имени китайского правительства он предложил, чтобы Советский Союз помог закончить войну. Согласно советскому отчету, написанному тринадцатью годами позже, «такая позиция китайцев совпадала и с нашей позицией»99. В том же месяце Москва направила специального посланника в Пхеньян, чтобы обсудить шаги, которые следует предпринять для окончания войны. К этому времени «корейцы проявляли явное стремление к скорейшему прекращению военных действий»100.
19 марта 1953 г., ровно через две недели после смерти Сталина, Совет министров СССР утвердил проект письма к Мао Цзэдуну и Ким Ир Сену. «Было бы неправильно продолжать линию, проводимую до последнего времени,— говорилось в письме,— не внося в нее изменений, которые отвечают нынешнему политическому моменту и которые вытекают из самых глубоких интересов наших народов»101. В этом письме был предложен ряд шагов, которые следовало предпринять руководителям трех коммунистических стран в последующие недели. 28 марта Пэн Дэхуай и Ким Ир Сен сообщили генералу Марку Кларку, главнокомандующему войсками Орга
434
Глава пятнадцатая
низации Объединенных Наций в Корее, о согласии принять предложение, сделанное им в письме от 22 февраля, об обмене больными и ранеными военнопленными102. Двумя днями позже Чжоу Эньлай предложил, чтобы все военнопленные, отказавшиеся от репатриации, были переправлены в нейтральную страну — до тех пор, пока проблема с ними не будет разрешена103. Ким Ир Сен сделал заявление, поддерживающее предложение Чжоу Эньлая. 1 апреля Молотов также высказался в поддержку заявлений Чжоу Эньлая и Ким Ир Сена104.
Предложение Чжоу Эньлая рассматривалось в Вашингтоне как важная уступка, но оно не было принято, так как в этом случае не желавшие репатриироваться военнопленные должны были провести остаток жизни в тех странах, куда их направят105. Затянувшаяся вокруг свободной репатриации «торговля» продолжалась на возобновившихся в конце апреля переговорах. На этот раз давление, направленное на завершение переговоров, оказывал Вашингтон. 21 марта государственный секретарь Джон Фостер Даллес, находившийся с визитом в Индии, проинформировал премьер-министра Неру о том, что «если мирные переговоры провалятся, то Соединенные Штаты не ослабят свой военный нажим, а скорее усилят его и что это может существенно расширить зону конфликта»106. Даллес надеялся, что это соображение станет известно в Пекине. 25 мая в соответствии с инструкциями, полученными из Вашингтона, главный посредник ООН на мирных переговорах представил своим коммунистическим партнерам измененное предложение и объяснил, что оно отражает окончательное решение ООН107. В то же время генерал Кларк написал Ким Ир Сену и Пэн Дэхуаю, что Соединенные Штаты не намерены затягивать переговоры108. 28 мая посол Соединенных Штатов в Москве Чарльз Болен сказал Молотову, что самое последнее предложение было «наиболее серьезным и важным»109.
Для советского руководства не стало сюрпризом то обстоятельство, что предложение Чжоу Эньлая от 28 марта не привело к непосредственному окончанию войны. Последний абзац письма Мао Цзэдуну и Ким Ир Сену ясно показал, что потребуются дальнейшие шаги: «Конечно, мы не можем сейчас предвидеть все шаги и меры, которые правительства СССР, КНР и КНДР должны будут принять. Тем не менее, если между нашими правительствами будет достигнуто полное согласие о главной линии по этому вопросу — а
Россия после Сталина
435
мы полностью уверены в том, что это так, — тогда можно будет достичь соглашения по остальным возникающим вопросам»110.
Правительства коммунистических стран решили принять предложения ООН о свободной репатриации. 3 июня Молотов сообщил Болену о том, что «намечен путь к успешному завершению переговоров по прекращению военных действий»111. 4 июня китайская и северокорейская стороны сообщили представителю ООН об их решении, и 8 июня соответствующее соглашение было составлено. Мирное соглашение было подписано 27 июля.
Эйзенхауэр и Даллес утверждали, что именно угроза использования атомной бомбы привела к соглашению с Китаем и Северной Кореей112. Однако справедливость этой точки зрения сомнительна. После смерти Сталина в советской внешней политике произошли существенные перемены113. Новое руководство быстро продвигалось по нескольким направлениям. Его целью было ослабление международной напряженности. Мотивы, которыми оно руководствовалось, были различными: создание условий для реформ во внутренней политике; обеспечение передышки на время послесталинских преобразований; уменьшение опасности возникновения мировой войны; выявление и использование противоречий между силами на Западе. Несмотря на существовавшие среди высшего руководства различия в понимании целей и задач страны, общим являлось осознание того, что ни одна из поставленных целей не будет достигнута, пока не закончится война в Корее. Вот почему новое руководство сразу пошло на возобновление переговоров. Именно это подтолкнуло Москву, а за ней Пекин и Пхеньян двигаться дальше по пути, который они уже выбрали, а не намек Даллеса, в мае сделанный им Неру114, о котором последний, по собственному его признанию, никого не предупредил.
Маленков в своей речи 8 августа отметил, что корейская война была «чревата самыми серьезными международными осложнениями». «После длительного периода нагнетания напряженности,— сказал он,— впервые за послевоенные годы появилось ощущение разрядки международной атмосферы»115.
VI
Термин «мирное сосуществование» стал появляться в высказываниях советского руководства во время кампании по выборам в Верховный Совет в начале 1954 г. 11 февраля 1954 г. в обращении
436
Глава пятнадцатая
Центрального Комитета к избирателям было подчеркнуто, что внешнюю политику партии, направленную на достижение мира и дружбы между всеми народами, сформулировал Ленин, «указавший на возможность длительного мирного сосуществования двух различных экономических систем — капиталистической и социалистической»116. В марте некоторые политические лидеры, включая Хрущева, говорили в своих предвыборных речах о мирном сосуществовании1,7.
Молотов избегал термина «мирное сосуществование». Это было «скользкое выражение», объяснил он много лет спустя118. Молотов возражал против данного термина потому, что он якобы позволял смотреть на Советский Союз как на страну, которая просит мира: «А просить о мире — значит показать свою слабость. А перед сильным показать свою слабость — невыгодно политически, нецелесообразно. Для большевиков не подходит»119. Говоря более обобщенно, эта позиция вызывала сомнение в необходимости уничтожения империализма: если империализм и социализм могли бы сосуществовать, «тогда для чего мы живем?»120 По Молотову, было бы ошибочно думать, что коммунизм можно построить путем мирного сосуществования: «Мы должны беречь мир, но если мы, кроме того, что мы боремся за мир и оттягиваем войну, если мы еще верим, что так можно прийти к коммунизму, так это же обман с точки зрения марксизма, это и самообман, и обман народа»121.
Несмотря на опасения Молотова, «мирное сосуществование» скоро сделалось привычным термином в советском политическом лексиконе. Это стало существенным нововведением, как свидетельствуют критические замечания Молотова. Утверждая, что капитализм и социализм могут длительное время сосуществовать, новое руководство отвергало сталинское предсказание о неизбежности новой мировой войны, которая начнется спустя пятнадцать-двадцать лет после окончания второй мировой войны. «Мирное сосуществование» рассматривалось в качестве альтернативы ядерной войне, как политический курс, которого следует придерживаться, если стремиться избежать ядерной войны. Хрущев, например, пишет в своих воспоминаниях, что основной вопрос для Мао Цзэдуна состоял «не в мирном сосуществовании, а заключался в том, как подготовиться к войне и нанести военное поражение»122. Мирное сосуществование не означало, однако, идеологического сосуществования и не влекло за собой отказа от борьбы с империализмом. Но эту борь
Россия после Сталина
437
бу надо было проводить таким образом, чтобы избежать ядерной войны.
«Мирное сосуществование» ставило вопросы о войне и мире. Могло ли оно длиться всегда, или все же рано или поздно произойдет война? Если война начнется, то каков будет ее исход? Маленков поставил этот вопрос 12 марта 1954 г. Его заявление выявило противоречия в советском руководстве и оказалось пагубным для его собственного политического будущего. Он сказал: «Неправда, что человечеству остается выбирать лишь между двумя возможностями: либо новая мировая война, либо так называемая холодная война. Народы кровно заинтересованы в прочном укреплении мира. Советское правительство стоит за дальнейшее ослабление международной напряженности, за прочный и длительный мир, решительно выступает против политики холодной войны, ибо эта политика есть политика подготовки новой мировой войны, которая при современных средствах войны означает гибель мировой цивилизации»123. Некоторые западные комментаторы интерпретировали данное утверждение как принятие концепции ядерного сдерживания; Динерштейн, например, писал, что Маленков «сделал серьезный намек на то, что мир будет гарантирован, потому что в случае уничтожения цивилизации проиграют все»124. Но Маленков имел в виду другое: угроза того, что в войне потери понесут все, не гарантирует мира, а делает его необходимым (курсив автора.— Прим. ред.). Хотя это утверждение в течение долгого времени воздействовало на военную политику, оно не оказало непосредственного влияния на программу ядерных вооружений. Цель Маленкова состояла в том, чтобы подчеркнуть необходимость поддержания мирных взаимоотношений с Западом.
Эта позиция весьма отличалась от его же высказываний — в ноябре 1949 г. и в октябре 1952 г.— о том, что новая мировая война означала бы конец капиталистической системы. Почему он изменил свою позицию? Одно из возможных объяснений состоит в том, что он делал свои предыдущие заявления, следуя указаниям Сталина. Как видно из главы 12, имеются определенные свидетельства, что Маленков выступал против политики конфронтации, проводимой Сталиным после 1949 г. Кроме того, нельзя говорить, что его взгляды на последствия ядерной войны не менялись. Более вероятное объяснение состоит в том, что Маленков в период между 1952 и 1954 годами изменил свою оценку ядерной войны в результате развития термоядерного оружия.
438
Глава пятнадцатая
Маленков сделал свое заявление через 12 дней после испытаний «Браво» на атолле Эниветок, во время которого произошел взрыв мощностью в 15 мегатонн. Это испытание произвело исключительное впечатление на общественное сознание во всем мире. В письме Эйзенхауэру от 9 марта Черчилль дал мрачную оценку последствий ядерного взрыва. Защитить теперь можно будет только «небольшие штабные группы»; несколько миллионов человек будут уничтожены четырьмя или пятью водородными бомбами; радиоактивные осадки смогут уничтожить человеческую жизнь на огромных пространствах. Человеческое сознание испытывает ужас при осмыслении этих фактов, писал он, и лишь «немногим людям, на чьи плечи возложена высшая ответственность... должны быть открыты эти ужасные и смертоносные области знания»125. Возможно, в своем заявлении от 12 марта Маленков тоже реагировал, хоть и менее красноречиво, на испытания в Тихом океане термоядерного оружия страшной разрушительной силы.
В конце марта Малышев, Курчатов, Алиханов, Кикоин и Виноградов написали статью под названием «Опасности атомной войны и предложение президента Эйзенхауэра», представившую очень впечатляющую картину последствий ядерной войны126. (Основная цель этой статьи — ответ на предложение, содержавшееся в речи Эйзенхауэра «Атомы для мира», которая обсуждается в следующей главе.) Соединенные Штаты сообщили об испытании двух водородных бомб в марте, писали Малышев и его коллеги. Термоядерные реакции лежат в основе неограниченного увеличения разрушительной силы бомбы, отмечали они. Одна термоядерная бомба в несколько мегатонн могла бы «разрушить все жилые дома и постройки в радиусе 10-15 км, т. е. уничтожить все население»127. Ядерное оружие можно направить на цели, расположенные на расстоянии тысяч километров, и поскольку «защита от такого оружия практически невозможна, ясно, что массовое применение атомного оружия приведет к опустошению воюющих стран»128. Подсчеты показали, что, если существующие запасы атомного оружия будут использованы в войне, они произведут «на значительной части поверхности земли биологически вредные для жизни людей и растений дозы излучения и концентрации радиоактивных веществ». Темп производства атомных бомб таков, что нескольких лет будет достаточно для того, чтобы «создать невозможные для жизни условия на всем земном шаре». «Взрыв примерно ста больших водородных бомб,— добавляли они,— приведет к тому же». «Таким образом,—
Россия после Сталина
439
заключали авторы статьи,— нельзя не признать, что над человечеством нависла огромная угроза прекращения всей жизни на земле»129.
Этот удивительный документ ясно и точно определил последствия ядерной войны. В нем ничего не говорится об уничтожении капитализма и победе социализма. В статье получило поддержку мнение Маленкова о том, что новая мировая война означала бы конец мировой цивилизации. Статья, одним из основных авторов которой был Малышев, ставленник Маленкова, появилась вслед за противоречивым заявлением последнего, повлекшим острую критику со стороны высшего руководства страны. 1 апреля 1954 г. Малышев направил черновой вариант статьи Маленкову, Хрущеву и Молотову с предложением опубликовать ее под фамилиями академиков Несмеянова, Иоффе, Скобельцына и Опарина, которые «хорошо известны за границей и с нашей тематикой не связаны»130. Однако она не была опубликована, и ей не удалось спасти Маленкова.
Маленков пошел дальше, чем считали допустимым его коллеги в руководстве страны. Через шесть недель после своего заявления, 27 апреля, он вернулся к старой формуле, утверждая, что «если, однако, агрессивные круги, уповая на атомное оружие, решились бы на безумие и захотели испытать силу и мощь Советского Союза, то можно не сомневаться, что агрессор будет подавлен тем же оружием и что подобная авантюра неизбежно приведет к развалу капиталистической общественной системы»131. Хрущев в одной из своих речей сказал почти то же самое. Представляется, что на Маленкова было оказано давление, чтобы он изменил свою позицию. На Пленуме Центрального Комитета в январе 1955 г. Хрущев назвал заявления Маленкова о конце мировой цивилизации «теоретически неправильными, ошибочными и политически вредными»132. Заявление Маленкова привело в замешательство тех товарищей за рубежом и в Советском Союзе, которые приняли его за отражение линии, проводимой Центральным Комитетом. Это вредное заявление, «способное породить у народов чувство безнадежности их усилий сорвать планы агрессоров», сказал Хрущев133.
Молотов был даже более откровенен в этом вопросе. «Не о "гибели мировой цивилизации" и не о "гибели человеческого рода" должен говорить коммунист,— сказал он на Пленуме,— а о том, чтобы подготовить и мобилизовать все силы для уничтожения буржуазии»134. «Как можно утверждать,— говорил он,— что при атом
440
Глава пятнадцатая
ной войне может погибнуть цивилизация?.. Разве можем мы настраивать так народы, что в случае войны все должны погибнуть? Тогда зачем же нам строить социализм, зачем беспокоиться о завтрашнем дне? Уж лучше сейчас запастись всем гробами... Видите, к каким нелепостям, к каким вредным вещам приводят те или иные ошибки в политических вопросах»135. Молотов не принимал концепции мирного сосуществования, потому что она означала, что мир теперь имеет большее значение, чем борьба с империализмом. Но Маленков шел дальше: если социализм не сможет выйти победителем в мировой войне, тогда ясно, что приоритет должен быть отдан устранению войны. Такая концепция, по Молотову, заслуживала «проклятья», поскольку он считал ее равноценной отказу от дела коммунизма.
В марте 1955 г., через месяц после отставки Маленкова с поста председателя Совета министров, его тезис был подвергнут массированной атаке на страницах журнала «Коммунист», ведущего теоретического журнала партии. В редакционной статье «Судьбы мира и цивилизации решают народы» декларировалось, что, хотя последние испытания показали значительное увеличение разрушительной мощи ядерного оружия, термоядерная война не уничтожит мировую цивилизацию. Судьба человечества не может быть решена наукой и техникой; она зависит от характера социальных отношений, от состояния и уровня классовой борьбы между прогрессивными силами и силами реакции. Никакое оружие, даже водородная бомба, не может изменить законы общественного развития136.
Статья, которую Малышев послал Хрущеву, Маленкову и Молотову, никак не поддерживала аргументы, выдвинутые «Коммунистом». Курчатов и его коллеги ясно и последовательно излагали свою точку зрения, привлекая внимание руководства к ужасным последствиям ядерной войны. Есть свидетельства того, что они поступали так же и при других обстоятельствах.
Много лет спустя Хрущев описал свою реакцию на полную информацию об ядерном оружии, полученную им в сентябре 1953 г. «Когда я был избран первым секретарем Центрального Комитета,— сказал он, — и узнал все, относящееся к ядерным силам, я не мог спать несколько дней. Затем я пришел к убеждению, что мы никогда не сможем использовать это оружие, а когда понял это, то снова получил возможность спать. Но все равно, мы должны быть готовы. Наше понимание не является достаточным ответом на самонадеянность империалистов »137.
Россия после Сталина
441
Возможно, что человеком, который ознакомил Хрущева с этими проблемами, мог быть Курчатов. Если Анатолий Александров точен, когда говорит, что Курчатов вернулся в Москву потрясенный произведенным в августе 1953 г. испытанием, тогда, по всей вероятности, он сообщил Хрущеву о своих ощущениях.
Причина, по которой позиция Маленкова встретила со стороны Хрущева немотивированную критику и обвинение в политическом оппортунизме, заключается в том, что содержала новый взгляд на результаты ядерной войны. Хрущев не мог согласиться с ней, так как она вступала в противоречие с основными политическими и идеологическими установками партии. Таково было основное содержание критики, направленной против Маленкова. В результате позиция советского руководства стала носить двойственный, по сути шизофренический характер: признание разрушительных последствий ядерной войны, представляющих равную опасность как для Советского Союза, так и для Запада, и официальная точка зрения на то, что эта война означала бы конец капитализма.
VII
После отставки Маленкова Хрущев захватил в свои руки инициативу в проведении внешней политики. В мае 1955 г. он решил, что Советский Союз должен подписать мирный договор с Австрией о выводе своих войск, что обеспечило бы основу австрийского нейтралитета138. В июне он и Булганин посетили Югославию, чтобы восстановить отношения с Тито. Молотов, который все еще оставался министром иностранных дел, был против такой политики. Он доказывал, что Советский Союз не должен подписывать мирный договор с Австрией до тех пор, пока не будут урегулированы отношения с Германией139. Он также не был согласен с попыткой восстановить партийные связи с Югославией. В начале июля на пленуме Центрального Комитета он заявил, что признание ошибок прошлого подрывает престиж СССР, поскольку служит признанием того, что ранее в стране принимались ошибочные решения. Он считал югославских лидеров «предателями, антимарксистами, перерожденцами, скатившимися в лагерь социал-демократии». Молотов был подвергнут резкой критике на пленуме другими членами Президиума. «Молотов живет только прошлым и вдохновляется злобой, которая накопилась у него за время этой советско-югославской драки»,— сказал Микоян. Булганин назвал его «безнадежным начетчиком».
442
Глава пятнадцатая
Молотов еще в течение года оставался министром иностранных дел, но его влияние очень ослабло140.
Одной из инициатив, предпринятых Советским Союзом весной 1955 г., явился ряд предложений по разоружению, выдвинутых 10 мая. Разговоры о разоружении начиная с 1946 г. имели в значительной мере ритуальный характер для всех великих держав. Советские предложения были рассчитаны на то, чтобы представить Советский Союз бастионом мира во всем мире. Свидетельства о том, что Сталин предполагал провести разоружение, отсутствуют. После его смерти появились признаки сдвига в советском мышлении. Поначалу Советский Союз придерживался своих старых позиций: запрещение ядерного оружия, сокращение на треть обычных вооруженных сил в пяти странах — постоянных членах Совета Безопасности, и ликвидация военных баз на территории иностранных государств141. Эти предложения были неприемлемы для западных держав. Но 10 мая 1955 г. Советский Союз выступил с новым предложением, включив в него идеи, выдвинутые ранее Великобританией и Францией. Он отказался от предложения о пропорциональном сокращении обычных вооруженных сил и принял предложение Великобритании и Франции о верхнем пределе численности; он согласился с тем, что контроль должен быть постоянным и что инспекторы органов международного контроля должны иметь в любое время «беспрепятственный доступ ко всем объектам, подлежащим контролю»; он предложил разместить контрольные пункты во всех больших портах, на железнодорожных узлах, на основных автострадах и на аэродромах всех заинтересованных стран, чтобы «видеть, что не происходит опасного сосредоточения наземных, военно-воздушных или военно-морских сил», готовых к внезапному нападению. Советский Союз предложил запретить испытания ядерного оружия142.
Все же ряд предложений оставался неприемлемым для Запада — например, о ликвидации иностранных военных баз. Однако эти предложения обозначили существенные сдвиги в советской внешней политике и представляли попытку перехода от «риторики» разоружений к позиции, на основе которой могло быть достигнуто военное соглашение. А. А. Рощин, который принимал участие в подготовке документа, писал: «По сути дела они представляли собой принятие СССР предложений западных держав»143. Невозможно сказать, насколько гибкими были эти предложения и сколь велико было желание прийти к соглашению, потому что они так и не
Россия после Сталина
443
стали предметом переговоров. Первоначальная реакция Великобритании и Франции была благожелательной, но Соединенные Штаты ясно продемонстрировали свое несогласие, и прежние предложения Запада были отозваны144. «Для нас, разрабатывавших предложения от 10 мая, все это было непостижимо»,— писал Рощин145. В докладе от 7 июля 1955 г., говоря о позиции, которую, возможно, займут западные страны на приближающейся Женевской встрече, Комитет информации при Министерстве иностранных дел, координирующий разведку, обратил внимание на то, что предложения от 10 мая «поставили Соединенные Штаты Америки в исключительно сложное положение». Соединенные Штаты, заключил Комитет, не намерены обсуждать эти предложения в Женеве, потому что они не хотят отклонить их без выдвижения новых своих предложений146. Женевская конференция, работа которой продолжалась с 18 по 23 июля, была первой встречей на высшем уровне после Потсдама. Она проходила в обстановке «духа Женевы», что способствовало улучшению международной атмосферы. Это улучшение последовало за подписанием мирного договора с Австрией. Булганин был формальным руководителем советской делегации, в которую входили Хрущев (ее фактический руководитель), Молотов и Жуков. Эйзенхауэр возглавлял делегацию Соединенных Штатов; Энтони Идеи, который в это время был премьер-министром, возглавлял делегацию Великобритании, а Эдгар Фор, премьер-министр Франции,— французскую. Был достигнут некоторый прогресс по четырем обсуждавшимся проблемам: по европейской безопасности, по Германии, по разоружению и по взаимоотношениям между Востоком и Западом,— но не было заключено никаких формальных соглашений147. Булганин повторил, что Советский Союз заинтересован в запрещении ядерных испытаний, но это не вызвало интереса со стороны правительств западных держав148.
Самым неординарным событием на Женевской конференции стало предложение Эйзенхауэра, согласно которому каждая из стран передает другой «полный перечень своих военных предприятий» и «достаточную свободу для воздушной разведки». Это, сказал Эйзенхауэр, убедило бы стороны в том, что ни одна из них не готовит «обширного внезапного нападения». Хрущев после длительных обсуждений согласился с полетами над Восточной Европой как средством против внезапного нападения, но был против полетов над Советским Союзом. Он рассматривал их как воздушный шпионаж, который позволит Соединенным Штатам выявить мишени для вне
444
Глава пятнадцатая
запного нападения, и опасался, что в результате таких полетов выявится тщательно скрываемая отсталость Советского Союза149. Эйзенхауэр не ожидал, что предложение об «открытом небе», как его потом стали называть, будет принято Советским Союзом. Однако это предложение получило сильную поддержку на Западе и стало в переговорах по разоружению основным козырем против советских предложений, выдвинутых 10 мая 1955 г.
Несмотря на малое количество достигнутых соглашений, Женевская встреча была особенно важна в следующем отношении. Она предоставила руководителям Советского Союза и западных стран первые свидетельства того, что между ними имеется взаимопонимание в вопросах, касающихся ядерного оружия и ядерной войны. Эйзенхауэр постарался убедить советское руководство в огромной разрушительной силе ядерного оружия. Во время одного из приемов он сказал Булганину «с большой убежденностью», что развитие новейшего оружия означает, что страна, которая использует его, «на самом деле рискует разрушить себя». Поскольку на планете преобладают ветры, распространяющиеся с востока на запад, а не с севера на юг, большая война разрушит Северное полушарие150. То же самое он сказал при встрече с Жуковым, своим старым товарищем по оружию в войне с нацистской Германией. «Даже ученые,— заметил он,— не смогут сказать, что случится, если две сотни водородных бомб будут взорваны за короткий промежуток времени, но если атмосферные условия будут обычными, радиоактивные осадки смогут погубить целые народы, а может быть, и все Северное полушарие». Жуков согласился с мнением президента, сказав, что «если в первый день войны Соединенные Штаты сбросят на Советский Союз три или четыре сотни бомб, а СССР сделает то же самое, то невозможно предсказать, что произойдет при таких условиях». Он был «безоговорочно согласен с запрещением оружия такого типа»151. Эйзенхауэр вернулся в Вашингтон с верой в то, как он заявил в телевизионной передаче, «что теперь растет взаимопонимание, что бесконтрольно развиваемое производство ядерного оружия станет практически самоубийством для человечества»152.
Идеи сделал из Женевской конференции такие же выводы. Он начал приходить к этой точке зрения с 1954 г. «Мои беседы с советскими руководителями, начиная с 1954 г.,— писал он в своих мемуарах,— убедили меня в том, что они ясно оценивали изменения в стратегии, возникшие из-за ядерного оружия. Мировой конфликт означал бы взаимоуничтожение, на которое они не собира
Россия после Сталина
445
лись идти. Я впервые это понял в 1954 г. во время наших дискуссий в Женеве об Индокитае. Это не выставлялось напоказ, но это чувствовалось »153.
По его мнению, Женевская встреча в июле 1955 г. была полезной в этом отношении. «Каждая из участвовавших в ней стран поняла, что ни одна из них не хотела войны, и каждая понимала, почему она ее не хочет. Русские, как и мы, поняли, что такое положение возникло из-за устрашающей силы ядерного оружия»154.
Хрущев вернулся из Женевы, удовлетворенный результатами встречи. Он отправлялся в Женеву, понимая, что западные страны будут оказывать сильное давление. «Мы вернулись в Москву из Женевы, зная, что не достигли никаких результатов»,— вспоминал он в своих мемуарах. «Но мы были ободрены тем, что поняли теперь, что и наши противники, вероятно, боятся нас так же, как мы боимся их ... Теперь они знали, что им надо вести с нами дела искренне и справедливо, что они должны уважать наши границы и наши права и что они не сумеют достигнуть того, чего хотят, с помощью силы или шантажа»155. Вполне возможно предположить, что Хрущев рассматривал высказывания Эйзенхауэра о ядерной войне как свидетельство того, что Запад теперь озабочен, так же, как и Советский Союз, необходимостью избежать такой войны.
В декабре 1955 г. Комитет информации составил доклад о позиции западных держав в отношении войны и мира. Доклад учитывал, что за три года произошли изменения: те, кто предпочитал мирное решение споров, занимали теперь более прочные позиции, чем в 1952 г. Как указывалось в докладе, на это были различные причины, включая и советские усилия, направленные на ослабление напряженности в международных отношениях, а также ослабление английского и французского влияния в Азии и Африке. Но и усиление советской мощи также вносило изменения в расклад сил: «Перегруппировка сил в буржуазных кругах основных капиталистических стран была ускорена сообщением о проведении в августе 1953 года Советским Союзом испытаний водородной бомбы, что означало потерю Соединенными Штатами монополии на водородное оружие. Влиятельные круги буржуазии, особенно в западноевропейских странах, пришли к выводу, что развитие термоядерного оружия, стратегической авиации и межконтинентального ракетного оружия сделало бесперспективной политику создания западным блоком решающего военного преимущества над странами социалистического лагеря»156. Усиление мощи Советского Союза произошло
446
Глава пятнадцатая
22 ноября, когда была испытана первая советская супербомба. 26 ноября Хрущев перед аудиторией, собравшейся в Бангалоре, выразил надежду, что эти бомбы никогда не будут применены в войне: «Пусть эти бомбы лежат, и пусть они действуют на нервы тем, кто хотел бы развязать войну. Пусть знают, что войну развязать нельзя, потому что если начнешь войну, то получишь должный ответ»157.
Двумя месяцами позже, на XX съезде партии, Хрущев отверг идею о неизбежности войны. Советские руководители на съезде подчеркивали значение политики мирного сосуществования. «Либо мирное сосуществование, либо самая разрушительная в истории война, — сказал Хрущев в отчетном докладе съезду. — Третьего не дано»158. Другие руководители вторили ему, лишь Молотов высказал предостережение, подчеркнув, что Советский Союз должен быть уверен в том, что капиталистические силы также приняли идею мирного сосуществования159. Мирное сосуществование означало, что новая мировая война не является неизбежной, но только на XX съезде партии эта идея была официально признана. Войны были неизбежны в то время, когда империализм был единственной мировой системой, заявил Хрущев. Но теперь возникла социалистическая система, которая благодаря своим моральным и материальным возможностям способна предотвратить агрессию. «Пока на земном шаре остается капитализм, реакционные силы, представляющие интересы капиталистических монополий, будут и впредь стремиться к военным авантюрам и агрессии, могут пытаться развязать войну. Но война не является фатально неизбежной. Теперь имеются мощные общественные и политические силы, которые располагают серьезными средствами для того, чтобы не допустить развязывания войны империалистами, а если они попытаются ее начать — дать сокрушительный отпор агрессорам, сорвать их авантюристические планы»160. Советский Союз был теперь достаточно сильным, отчасти благодаря этому «страшному средству» — ядерному оружию, чтобы предотвратить войну. Хрущев отверг политический курс, который отстаивал Сталин в 1952 г. в книге «Экономические проблемы социализма в СССР»161.
Атомная бомба не смогла изменить концепции международных отношений, принятой Сталиным. Однако именно ядерное оружие сформировало у его преемников новую концепцию об отношениях между Востоком и Западом. Именно опасность ядерной войны привела их к принятию политики мирного сосуществования, и именно
Россия после Сталина
447
устрашающая мощь советского ядерного оружия позволила им декларировать, что война не является «фатально неизбежной». Но существовали пределы, за которыми они ничего не собирались изменять. Преемники Сталина не приняли позиции Маленкова, изложенной в 1954 г., согласно которой мировая цивилизация погибнет в новой войне. Напротив, некоторые советские руководители, включая и Маленкова с его последующими заявлениями, утверждали, что, если случится мировая война, социализм выйдет из нее победителем. Например, Микоян заявил: «Водородная и атомная война может привести к большим разрушениям, но она не может привести к уничтожению человечества или его цивилизации, она уничтожит устаревший и зловредный строй — капитализм на его империалистической стадии»162. Это была важная точка зрения, потому что она подводила под советскую военную доктрину идеологический фундамент. Войны можно было избежать, и в то же время возможность войны не исключалась. Более того, если она и случится, то закончится победой социализма. Поэтому цель военной доктрины состояла в обеспечении победы в мировой ядерной войне. Подобного рода идеологическая установка мешала принятию более взвешенной политики, например, политики сдерживания.
Таким образом, к концу 1955 г. ядерное равновесие между Соединенными Штатами и Советским Союзом было неустойчивым. В течение последующих 10 лет невозможно было установить стабильных отношений взаимного сдерживания, гарантией которых послужила бы готовность обеих сторон к нанесению ответного удара. Тем не менее сложилось своего рода экзистенциальное сдерживание. Советское руководство и американские лидеры понимали, сколь ужасной может быть ядерная война, причем каждая сторона осознавала, что и другая это тоже понимает. Исходя из этого, они разделяли убежденность в том, что ни одна не начнет ядерную войну. Эта убежденность не исключала развития военной стратегии, направленной на одержание победы в случае войны. Она не положила конец стремлению к военному преимуществу и гонке вооружений, как следствию этой стратегии. Она не удерживала каждую из сторон от попытки использовать ядерную угрозу в политических целях. (И действительно, Хрущев, ободренный ростом советской ядерной мощи и беспокойством, испытываемым по этому поводу на Западе, вскоре предпринял наступление в «войне нервов», «оседлав» эффектного конька «ракетной дипломатии»; это оказалось, однако, не более успешным, чем американские попытки проводить атомную
448
Глава пятнадцатая
дипломатию.) Тем не менее обоюдное понимание того, что ядерная война в конечном счете неприемлема, послужило теперь основной предпосылкой возникновения соперничества между Востоком и Западом. Эта идея и стала мощным сдерживающим фактором в период, когда стратегический ядерный баланс был неустойчивым, а идеологическое и политическое соперничество оставалось сильным.
Глава шестнадцатая Атом и мир
I
В этой книге уже дважды можно было поставить последнюю точку, и каждая из нижеприведенных тем могла бы стать ее завершением:
испытание супербомбы (ноябрь 1955 г.) как новый этап в разработке ядерных вооружений;
отказ от тезиса неизбежности войны (февраль 1956 г.) как новый подход к вопросу войны и мира.
Эта глава содержит материалы об использовании атомной энергии в мирных целях, но в ней также рассматриваются темы, поднятые в первой главе и обсуждаемые с перерывами на протяжении всей книги,— технологические инновации, физическое сообщество как область интеллектуальной автономии в советском обществе и транснациональное сообщество физиков.
После испытания первой бомбы Курчатов заговорил об атомной энергетике в беседе с Николаем Доллежалем, главным конструктором первого реактора по производству плутония. «Одно дело сделано, и сделано неплохо,— сказал он Доллежалю.— С бомбой мы получили результат на год раньше, чем рассчитывали. Теперь можно приниматься и за другое: за мирное применение энергии атома. Есть у вас какие-нибудь соображения на этот счет?»1 Курчатов интересовался проблемой использования атомной энергии для получения электроэнергии еще в 1939-1940 гг. Как только бомба была испытана, он выступил с инициативой создания небольшой атомной электростанции для изучения перспектив ядерной энергетики.
Курчатов и Доллежаль были сторонниками реактора с графитовым замедлителем и водяным охлаждением того же типа, что и первый реактор для производства плутония2. К 1949 г. изучались также и другие типы реакторов. Алиханов построил тяжеловодный
450
Глава шестнадцатая
реактор; в Институте физических проблем под руководством Александрова проводились исследования реактора с газовым охлажде-нием-!. В Обнинске, в 100 километрах к югу от Москвы, изучались два типа систем: реактор с отражателем из окиси бериллия и гелиевым охлаждением и реактор на быстрых нейтронах4. В начале 1950 г. Научно-технический совет Первого главного управления выбрал для электростанции графитовую систему, отчасти потому, что она считалась более эффективной при преобразовании тепловой энергии в электрическую, а отчасти из-за того, что ее можно построить быстрее и дешевле5.
В июне 1950 г. Научно-технический совет также одобрил предложение Александра Лейпунского по развитию экспериментального реактора на быстрых нейтронах6. В 1950 г. эти реакторы считались привлекательными, поскольку урана не хватало, и, кроме того, они уже разрабатывались в Соединенных Штатах и Англии. Основная идея заключалась в окружении активной зоны из делящегося материала природным ураном, чтобы быстрые нейтроны из делящегося материала преобразовывали природный уран в плутоний, который после этого можно было использовать как топливо для реактора или при производстве оружия. Лейпунский рассчитал, что система с 12-тонной активной зоной из обогащенного до 14% урана и бланкет из 60 тонн природного урана производили бы около 300 мегаватт электрической энергии и давали 140-160 граммов плутония-239 в день; жидкий металл использовался бы как теплоноситель7. В 1955 г. Лейпунский построил небольшой экспериментальный реактор Б Р-1 с выходом тепловой мощности в несколько десятков ватт; в следующем году он построил экспериментальный реактор БР-2 с выходом тепловой мощности в 100 киловатт8.
Курчатов и Доллежаль решили, что их атомная электростанция должна иметь на выходе 5000 киловатт. Была выбрана эта величина, так как уже имелся турбогенератор такой мощности и его можно было использовать на станции. Расчеты показали, что для производства 5 мегаватт электрической мощности нужно иметь выходную тепловую мощность 30 тысяч киловатт. Реактор при температуре свыше 200 градусов и давлении 12 атмосфер производил пар, подаваемый на турбину. В нем использовался уран, обогащенный на 3~5%9.
В марте 1951 г. Курчатов передал научное руководство атомной электростанцией Дмитрию Блохинцеву, директору лаборатории в Обнинске. Курчатов был слишком занят программой по термоядер
Атом и мир
451
ному оружию и чувствовал, что он не может уделять необходимого времени энергетическому реактору. Однако он пристально следил за его прогрессом и вмешивался в особых случаях. Без его заинтересованности и поддержки работа над энергетическим реактором была бы прекращена, так как противники этого реактора считали его неэкономичным10. Ведущие официальные лица ядерной программы полагали, что реактор «не более чем уступка ему (Курчатову. — Прим. ред.), вопрос престижа»11. Энергетический реактор не отвлекал много средств от разработки оружия.
Этот реактор, несмотря на устарелую конструкцию, породил много новых инженерных проблем, самыми трудными из которых были проектирование и изготовление топливных элементов. Наконец 9 мая 1954 г. реактор достиг критичности. 26 июня в присутствии Курчатова пар был подан в турбогенератор, и на следующий день электроэнергия поступила близлежащим потребителям. (Реактор впервые был упомянут в прессе 1 июля, когда «Правда» привела краткое правительственное сообщение на первой странице; в нем не упоминалось местоположение реактора12.) Прошло, однако, несколько месяцев, прежде чем реактор вышел на полную мощность, поскольку обнаружились течи в управляющих каналах из нержавеющей стали, в результате чего вода просочилась к графитовым блокам. Это изменило реактивность системы и привело к ситуации, чреватой взрывом. Замена этих каналов другими такой же конструкции не повлияла на результат. Один из руководителей министерства сказал Блохинцеву, что атомная электростанция бесполезна. Блохинцеву не хотелось терять месяцы на изготовление новых и более прочных каналов. 13 октября 1954 г. он разрешил вывести реактор на полную мощность, и в тот день турбина выдала 5000 киловатт электрической энергии13.
Работая над созданием Обнинской электростанции, Доллежаль продолжал проектирование реакторов — производителей плутония. Он также начал разрабатывать новую концепцию такого реактора, который производил бы как полезную электрическую энергию, так и плутоний. В своих мемуарах он так описал основную идею: «Энергия, рождаемая в недрах реактора, используется лишь частично, служа преобразованию химических элементов, переводу их из одной клетки таблицы Менделеева в другую. Значительная же доля энергии, выделяемая в виде тепла, оказывается бросовой. Омывающая урановые блоки вода, охлаждая их, нагревается сама и вытекает на волю, в водохранилище, где остывает естественным
452
Глава шестнадцатая
образом. Так не варварство ли это — бросаться энергией там, где ее можно обратить на пользу народному хозяйству? Принципиальный путь утилизации тепла выглядел вполне отчетливо: пустить воду, как в Первой АЭС, по замкнутому циклу, чтобы, охлаждаясь, она совершала полезную работу и снова использовалась для охлаждения»14. Простота этой идеи только кажущаяся, так как следовало найти компромисс между его функциями в качестве генератора электрической энергии и как производителя плутония15.
Доллежалевская концепция казалась весьма противоречивой и вызвала критику со стороны многих, также как и предложенная им конструкция. Однако в конце концов Министерство среднего машиностроения решило продолжить работу над реактором, который был пущен в 1958 г. Он стал известен как реактор И-2 («Изо-топ-2», или «Иван Второй»), позже как ЭИ-2 («Энергия, Изо-топ-2»). Этот реактор был построен не в Кыштыме, а в пригороде Томска, Томске-7, и стал известен как «сибирский» реактор. Он генерировал 100 тысяч киловатт электроэнергии. Были построены новые реакторы, в результате чего выходная мощность сибирской электростанции возросла до 600 тысяч киловатт. Но производство электроэнергии являлось только вторичной функцией этих реакторов; главной целью было производство плутония16.
II
8 декабря 1953 г. Эйзенхауэр в Организации Объединенных Наций произнес речь «Атомы для мира». Эта речь стала итогом продолжительных дискуссий в Вашингтоне. Начало им положили рекомендации Роберта Оппенгеймера относительно большей открытости и растущей опасности накопления ядерных вооружений17. Этот мотив присутствовал в речи Эйзенхауэра, который подчеркнул опасность ядерного оружия и ядерной войны. «Даже огромное превосходство в количестве оружия,— сказал Эйзенхауэр,— и соответствующая возможность опустошающего воздействия не смогут предотвратить сами по себе ужасного материального ущерба и бесчисленных человеческих жертв в результате внезапного нападения». Он говорил о «вероятности разрушения цивилизации»,— терминология, продублированная Маленковым три месяца спустя18.
Эйзенхауэр не удовлетворился одним лишь указанием на опасность гонки ядерных вооружений. Главным пунктом его речи было отстаивание атомной энергии как «инструмента мира»19. Правитель
Атом и мир
453
ства должны «начать сейчас и продолжать увеличивать вклад из имеющихся запасов природного урана и делящихся материалов в общий фонд Международного агентства по атомной энергии» под эгидой Объединенных Наций. Агентство отвечало бы за конфискацию, хранение и охрану делящихся и других материалов; оно также «разрабатывало бы методы, с помощью которых эти делящиеся материалы могли быть использованы на благо человечества»20. В этой речи Эйзенхауэр преследовал несколько целей, имея в виду Советский Союз. Одна заключалась в вовлечении его в совместные действия. Другая касалась улучшения положения Америки: Соединенные Штаты имели значительно большие запасы делящихся материалов, чем Советский Союз, и могли с меньшими потерями сделать вклад в Международное агентство.
Советский ответ на эту речь был осторожным. Двумя неделями позже советское правительство заявило, что готово участвовать в частных переговорах с целью положить конец гонке вооружений, но справедливо указало на два недостатка в предложении президента21. Первый: правительства обязывались вносить на мирные цели только малую часть своих запасов атомных материалов; это означало, что они могли продолжать производство собственного ядерного оружия. Второй: в предложении не оговаривались меры, которые препятствовали бы агрессору использовать ядерное оружие22. Советский Союз, со своей стороны, предложил, чтобы страны, обладающие ядерным оружием, дали торжественное обещание не использовать его — в духе Женевского протокола 1925 г., запрещающего использование химического и бактериологического оружия. Сомнительно, что такое соглашение воспрепятствовало бы производству ядерных вооружений или использованию их. В любом случае оно было неприемлемо для Соединенных Штатов, так как угроза применения ядерного оружия была ключевым элементом внешней политики администрации Эйзенхауэра.
В первые месяцы 1954 г. Даллес и Молотов несколько раз встречались для обсуждения предложений, содержавшихся в речи «Атомы для мира»23. На встрече в Женеве 27 апреля Молотов вручил Даллесу длинную ноту, в которой содержалось еще одно замечание к предыдущим: существует «возможность, что использование атомной энергии в мирных целях, в свою очередь, может быть использовано для увеличения производства атомного оружия». Обращалось внимание на тот факт, что использование атомной энергии для получения электроэнергии переводит «безвредные атомные ма
454
Глава шестнадцатая
териалы» во «взрывчатые и делящиеся материалы». «Такое положение,— продолжалось далее в ноте,— не только не приведет к уменьшению запасов атомных материалов, применяемых при изготовлении атомного оружия, но и повлечет увеличение этих запасов, если не ввести ограничения как на постоянно увеличивающееся производство данных материалов в отдельных странах, так и на продукцию самого Международного агентства»24.
В ноте учтены рекомендации ученых, полученные советским руководством. Малышев, Курчатов, Алиханов, Кикоин и Виноградов привели этот аргумент в проекте статьи, который Малышев послал Хрущеву, Маленкову и Молотову 1 апреля 1954 г.25 Они писали, что «развитие промышленного использования атомной энергии само по себе не только не исключает, но прямо ведет к увеличению военного атомного потенциала». Это происходит потому, что деление ядер, на котором основано получение энергии, производит новые вещества, например, плутоний, уран-233 и тритий, которые «являются мощными взрывчатыми веществами». (Действительно, как раз в это время Доллежаль проектировал реактор — производитель плутония и электроэнергии.) Атомная энергия не спасет мир от угрозы ядерной войны26.
Даллес был обескуражен советским меморандумом от 27 апреля. Разговор, состоявшийся у него с Молотовым 1 мая, также пришелся ему не по вкусу. Молотов настаивал на том, что идеи «Атомов для мира» могут лишь увеличить опасность ядерной войны. Когда Даллес спросил, что он имеет в виду, Молотов ответил: «Параллельно с мирным использованием атомных материалов, как, например, для производства электроэнергии, возможно одновременное увеличение производства материалов для атомных бомб»27. Даллес не понял этого утверждения и, запинаясь, ответил, что «ему понадобится ученый, который бы более основательно подучил его»28. Постепенно становилось ясно, что «Атомы для мира» требовали разработки мер безопасности, чтобы развитие атомной энергетики не способствовало распространению ядерного оружия.
Даллес покинул встречу с Молотовым под впечатлением, что Советский Союз не отступит ни на шаг, пока Соединенные Штаты не откажутся от применения ядерного оружия. Однако 22 сентября Громыко сообщил Болену, что Советский Союз готов продолжить дискуссию29. 29 ноября Москва согласилась с тем, чтобы запрет на использование ядерного оружия не был предварительным условием переговоров по мирному применению атомной энергии; было также
Атом и мир
455
принято предложение Соединенных Штатов, чтобы эксперты двух стран изучили опасность, к которой может привести производство ядерной энергии с учетом накопления делящихся материалов и увеличения производства атомного оружия30.
4 декабря Генеральная Ассамблея ООН единогласно приняла резолюцию, выразив надежду, что Международное агентство по атомной энергии будет учреждено без промедления. В резолюции предлагалось созвать международную конференцию по мирному использованию атомной энергии под эгидой Организации Объединенных Наций. Эта конференция, идею созыва которой И. И. Раби предложил Льюису Страуссу, председателю Комиссии по атомной энергии США, должна была стать первым практическим результатом «Атомов для мира»31. Конференция должна была использовать возможность международного сотрудничества в разработке мирного использования атомной энергии, для прогресса ядерной энергетики и рассмотрения возможных областей сотрудничества, например, в биологии, медицине и фундаментальной науке32. Проведение конференции планировалось на август 1955 г. в Женеве.
Советский Союз предпринял несколько шагов, подчеркивая свою заинтересованность в использовании атомной энергии. 14 января 1955 г. Организация Объединенных Наций была проинформирована, что на Женевской конференции будет представлен советский доклад об Обнинской ядерной электростанции33. Четыре дня спустя Советский Союз объявил, что окажет помощь Китаю, Польше, Чехословакии, Румынии и Восточной Германии в проведении исследований по мирному использованию атомной энергии34. В апреле — июне Советский Союз заключил с этими странами соглашения по сотрудничеству в данной области. В рамках этих соглашений Советский Союз обещал помочь в строительстве исследовательских реакторов, ускорителей частиц, радиохимических лабораторий и подготовке ученых, он предлагал сотрудничество по отдельным проблемам и разработке оборудования, обсуждение планов исследований и планов по мирному использованию атомной энергии, а также обмен опытом в производстве радиоактивных изотопов35. Советский Союз согласился снабжать эти страны природным ураном, торием, ураном-235, ураном-233, плутонием, тритием и тяжелой водой в количествах, необходимых для физических и радиохимических исследований36.
Вашингтон боялся, что Москва только демонстрирует стремление к кооперации, чтобы воспрепятствовать настоящему сотрудни
456
Глава шестнадцатая
честву. Но этот страх оказался необоснованным. После некоторого начального промедления Советский Союз стал играть активную роль в подготовке Женевской конференции. Был учрежден комитет советников под председательством индийского физика Хоми Баба для помощи ООН в организации конференции. И. И. Раби, Джон Кокрофт и Бернард Гольдшмидт представляли Соединенные Штаты, Англию и Францию. Советским представителем был Дмитрий Скобельцын, который после смерти Сергея Вавилова в 1951 г. стал директором ФИАН37. Советское участие усилилось, когда сын Сергея Вавилова, Виктор, был назначен заместителем генерального секретаря конференции. Даг Хаммаршельд, Генеральный секретарь Организации Объединенных Наций, был приятно удивлен стремлением к сотрудничеству, проявленным Скобельцыным и Вавиловым38.
В июле 1955 г. Советский Союз сделал новый шаг к сотрудничеству, когда на открытии женевской встречи на высшем уровне Булганин заявил, что Советский Союз примет участие в дискуссии о Международном агентстве по атомной энергии. Он обещал, что Советский Союз предоставит агентству после его образования 50 кг делящегося материала. (Это символическое, незначительное количество не могло повлиять на советскую программу развития вооружений.) В конце концов агентство было учреждено в 1957 г. при советском участии для содействия мирному использованию атомной энергии и для установления и обеспечения мер безопасности, препятствующих использованию исследований, поддержанных агентством, для военных целей39.
Хотя представителем Советского Союза в консультативном комитете по проведению Женевской конференции был Скобельцын, подготовкой руководил Курчатов. Он считал, что советская ядерная физика подвергается излишним ограничениям секретности и изоляции от западных физиков40. Он хотел, чтобы участие было не просто символическим, а делегация — значительной и серьезной. Курчатов принимал решения по тематике советских докладов, комментировал многие из них и обсуждал их детально с авторами41. Он принял, например, активное участие в подготовке доклада об Обнинской электростанции, с которым должен был выступить Блохин-цев42. Это была первая встреча советских и западных ядерщиков с 30-х годов, и Курчатов решил, что советские ученые должны произвести достойное впечатление. Советский Союз, как и другие участники конференции, рассекретил для этой конференции большое
Атом и мир
457
количество материалов по ядерной физике и технике реакторов43. Было представлено всего около 1000 докладов, и 102 из них были советские.
По инициативе Курчатова в Академии наук в первую неделю 1955 г. состоялась сессия по мирному использованию атомной энергии. Это было прослушивание перед Женевской конференцией, которая открывалась через четыре недели44. Центральный Комитет дал разрешение на проведение сессии Академии только 14 июня, и поэтому она организовывалась в спешке45. Были приглашены ученые со всего мира, но приехали в основном представители Восточной Европы и скандинавских стран. Для иностранных гостей самым интересным моментом встречи было посещение Обнинской электростанции46.
Женевская конференция по мирному использованию атомной энергии открылась 8 августа и длилась две недели. «Русские ученые в основном произвели превосходное впечатление на своих западных коллег», — писала Лаура Ферми в своей книге о конференции47. Блохинцев был очень доволен тем, как приняли его доклад об Обнинской электростанции48. Позднее он вспоминал, что когда Уолтер Цинн, американский специалист по реакторам, пожал ему руку после речи, раздался гром аплодисментов: «Такое рукопожатие в то время было настоящей сенсацией»49. Выступление Владимира Векслера, в котором он объявил о близком окончании строительства самого мощного в мире ускорителя частиц в Дубне, также произвела огромное впечатление50. Кокрофт заметил, что «некоторые русские ученые, например Блохинцев, Виноградов, Марков, Векслер, являются первоклассными специалистами»51. Льюис Страусе, выступая на Совете национальной безопасности в октябре, сказал, что «в рамках чистой науки Советы удивили своими достижениями, особенно своим новым циклотроном, представленным на фотографиях». «Теперь совершенно ясно,— сказал он,— что русских ни в каком отношении нельзя считать технически отсталыми»52.
Курчатов был удовлетворен итогами. «Да, международные встречи необходимы,— сказал он.— Мы многому научились. Развеяны сомнения, исчезло взаимное недоверие. Узнали свои слабые стороны»53. На XX съезде партии в феврале 1956 г. он сказал: «Мы получили большое удовлетворение в связи с тем, что на этой конференции доклады наших ученых и инженеров получили высокую оценку мировой научной общественности»54.
458
Глава шестнадцатая
Наиболее значительным результатом конференции было, однако, не впечатление, произведенное советскими учеными, хотя это и было очень важно для Курчатова и его коллег, а восстановление международного сообщества после 25-летнего перерыва, вызванного репрессиями в Советском Союзе и Германии в 30-е годы, второй мировой войной и гонкой ядерных вооружений. Женевская конференция впервые за долгие годы предоставила возможность западным ученым обстоятельно побеседовать с советскими коллегами55. Некоторые делегаты, такие как Пайерлс, Вайскопф, Кокрофт и Бор, принадлежавшие к старшему поколению, встречались с советскими учеными в 30-х годах, но большинство участников были слишком молоды, чтобы иметь такие контакты.
Векслер в речи после конференции, заметил, что «дебаты велись в очень дружеском тоне... ученые со всего мира легко находили общий язык». Раби прокомментировал это, сказав, что, если впечатление Векслера разделяют другие советские ученые, он «удовлетворен результатами конференции в деле восстановления мирового сообщества и сообщества ученых»56. Кокрофт имел в виду то же самое, когда писал в докладе для Министерства иностранных дел, что конференция «свела вместе Восток и Запад после долгого периода разобщения физиков... и много сделала для установления нормальных взаимоотношений в ученом мире»57.
Сразу же после Женевской конференции состоялось совещание по мерам безопасности, на которое Москва согласилась в ноябре предыдущего года. Целью совещания, которое началось 22 августа и длилось пять дней, была разработка технических методов предотвращения использования ядерного реакторного топлива, находящегося в распоряжении Международного агентства по атомной энергии, для производства вооружений. Советскую делегацию возглавил Скобельцын, а делегацию США — Раби. Еще четыре страны принимали в нем участие — Великобритания, Канада, Франция и Чехословакия58. Соединенные Штаты предложили маркировать делящиеся материалы, передаваемые другим странам, сильными гамма-излучателями (радиоактивным кобальтом — плутоний-239 и ураном-232 — уран-235); с их помощью можно было отследить перемещение топлива и его использование. Скобельцын отнесся к предложению скептически и задал ряд вопросов об осуществимости таких мер. Со своей стороны, Советский Союз не сделал никаких предложений, и совещание закончилось безрезультатно.
Атом и мир
459
Проблема обеспечения мирного использования атомной энергии оказалась более трудной, чем предполагала администрация Эйзенхауэра вначале.
Это была первая встреча, на которой члены возрожденного международного научного сообщества вступили в формальные переговоры по контролю за вооружениями. Ученым проще было найти общий язык в дискуссиях по ядерной физике в Женеве, и многие из них считали, что им будет легче, чем политическим лидерам, навести мосты между Востоком и Западом и в других областях. Именно с этого времени берет начало Пагуошское движение. Оно свело вместе советских и западных ученых для обсуждения проблем ядерных вооружений и разоружения59. Подобную попытку использовать интернационализм науки в осознании общей угрозы, которую несло ядерное оружие, имел в виду Нильс Бор в 1944 г. Переговоры ученых Востока и Запада, как на правительственном, так и на неофициальном уровнях, должны были стать важным элементом в поисках путей управления и контроля за гонкой ядерных вооружений.
III
Несмотря на свои прежние опасения, Советский Союз был теперь склонен к международному сотрудничеству. В первые месяцы 1955 г. он подписал соглашения с социалистическими странами. Во время Женевской конференции в августе 1955 г. Векслер посетил ЦЕРН (Европейский центр ядерных исследований) для установления возможности сотрудничества. Этот огромный исследовательский центр был учрежден тремя годами ранее странами Западной Европы и расположился в окрестностях Женевы60. Однако, по мнению советских физиков, ЦЕРН не был заинтересован в сотрудничестве с советскими учеными6'. Курчатов предложил в противоположность ЦЕРН создать «Восточный институт», в котором примет участие Советский Союз вместе с социалистическими странами. Правительство согласилось с этим предложением, и в марте 1956 г. был учрежден Объединенный институт ядерных исследований в Дубне на основе двух лабораторий, уже существовавших там. Название «Восточный институт» не прижилось, поскольку для Китая, Северной Кореи и Монголии институт не был «восточным»62.
Отношения между Китаем и Советским Союзом показали, как взаимосвязаны мирное и военное использование атомной энергии. Несмотря на утверждение Мао, что атомная бомба всего лишь «бу
460
Глава шестнадцатая
мажный тигр», китайские лидеры продемонстрировали заметный интерес к ядерному оружию. Однако Советский Союз не очень желал, чтобы Китай создавал собственную атомную бомбу. Во время учений в Тонком в сентябре 1954 г. командующий советскими военно-воздушными силами поручил одному из своих помощников разъяснить командующему китайских ВВС, что Китаю бомба не нужна, так как он находится под защитой Советского Союза63. Однако 15 января Мао окончательно решил, что Китай должен создать свою атомную бомбу64.
Китайское решение было ответом на американские угрозы, явные и скрытые, применить ядерное оружие против Китая65. Оно также раскрыло его неверие в способность или желание Советского Союза использовать свое ядерное оружие для защиты китайских интересов. Тем не менее Китай ожидал, что СССР поможет ему в создании ядерной исследовательской базы. 17 января, через два дня после принятия этого решения, Совет министров СССР решил помочь Китаю и другим социалистическим странам в развитии ядерных исследований в мирных целях. Тремя днями позже Советский Союз и Китай подписали соглашение о совместной разработке урана в Китае; Китай согласился продавать все излишки урана Советскому Союзу66. 27 апреля 1955 г. обе стороны подписали соглашение, по которому Советский Союз должен был поставить Китаю экспериментальный ядерный реактор, циклотрон и «необходимое количество делящихся материалов»67. В последующие несколько лет сотни молодых китайских ученых получали подготовку по ядерной физике в Дубне68. Хотя Советский Союз еще не решался на оказание помощи Китаю в создании ядерной индустрии и исследовательских установок (такое соглашение было заключено только в августе 1956 г.69), было известно, что Китай решил создать свою собственную атомную бомбу и что советская помощь будет использована в этих целях; в конце концов, и циклотрон, построенный во время войны, и первый экспериментальный реактор были существенными вехами на советском пути к бомбе70. В середине 50-х годов Хрущев потворствовал китайским ядерным амбициям. Так начинались бурные и сложные взаимоотношения, связанные с использованием атомной энергии.
Атом и мир
461
IV
Успех ядерного проекта создал советской науке огромный престиж не только за рубежом, но и дома. Сталин и Берия относились к ученым с недоверием и даже презрением, но разработка атомной и водородной бомбы позволила ученым занять новое место в рамках режима. Курчатов теперь обладал огромным авторитетом в высших партийных и правительственных кругах. «Вера в него была такова,— писал Хрущев в своих мемуарах,— что мы разрешили ему поехать в Англию для общения с учеными и посещения лабораторий... само собой разумеется, что такой замечательный человек, такой большой ученый и патриот заслуживал нашего полного доверия и уважения»71.
К середине 50-х годов в Советском Союзе и в остальном мире к науке в целом и к ядерной физике в частности отношение было оптимистическое72. Успешность ядерного проекта, казалось, продемонстрировала, что Советский Союз может реально добиться прогресса. Словами, которые напоминают реакцию Вернадского на открытие ядерного деления, Булганин на пленуме ЦК в июле 1955 г. обозначил происходящую научно-техническую революцию: «Наука и техника развиваются по пути все большего овладения высокими и сверхвысокими скоростями, давлениями и температурами. Вершиной современного этапа развития науки и техники является открытие методов получения и использования внутриатомной энергии. Мы стоим на пороге новой научно-технической и промышленной революции, далеко превосходящей по своему значению промышленные революции, связанные с появлением пара и электричества»73. Советское руководство теперь возлагало большие надежды на науку и технику как в деле обеспечения обороны страны, так и в плане ее экономического развития.
Ученые и официальные лица, однако, вполне отдавали себе отчет в том, что советская наука и техника отстают. В июле 1952 г. после публикации отрывков из сталинских «Экономических проблем социализма в СССР» Капица написал Сталину о бедственном состоянии советской науки. Наиболее важные технические разработки, основанные на новых открытиях в физике: коротковолновая радиотехника, включая радар, телевидение, все формы реактивного движения, газовая турбина, атомная энергия, разделение изотопов, ускорители,— все было сделано за границей, писал он, и воспринято Советским Союзом только после того, как другие страны при
462
Глава шестнадцатая
знали важность этих открытий. Что еще хуже, основные идеи этой техники родились в Советском Союзе, но не нашли здесь благоприятных условий для своего развития. Капица упомянул такие примеры, как радар, газовая турбина и свой собственный метод производства кислорода. А о ядерной физике он писал: «Правда, мы теперь взялись за эту область и наверстываем потерянное время. Но насколько было бы лучше, если бы мы были ведущими в области ядерной физики и раньше других имели атомную бомбу. Я вполне допускаю, что наши ученые, работающие в ядерной физике, по своим творческим способностям и знаниям, если бы их не отвлекали и им смело помогали, могли бы решить проблему атомной бомбы вполне самостоятельно и раньше других»74.
Капица выразил сожаление относительно того способа, которым науку вынуждали служить практическим целям. Не наступило ли время поднять уровень советской науки, обратившись к фундаментальным исследованиям, точно так же, как Сталин нашел время отвлечься от государственных дел, чтобы глубоко поразмыслить над экономическими законами социализма?75
Состояние советской науки и техники стало предметом дискуссии после смерти Сталина. Капица был не одинок в своей озабоченности. Положение в биологии многими воспринималось как катастрофическое. Даже в такой области, поддерживаемой государством, как ядерная физика, Советский* Союз, по мнению советских физиков, отставал от Запада. Правительство было обеспокоено состоянием советской техники. Малышев говорил о советской научно-технической отсталости и о тенденции технического застоя в экономике76. В конце 1954 — начале 1955 г. советское руководство организовало несколько совещаний с участием конструкторов, инженеров, директоров предприятий и институтов для обсуждения проблем технического прогресса и внедрения научных открытий в промышленное производство77. На основе этих дискуссий правительство предприняло шаги по ускорению технического прогресса: оно создало Государственный комитет по новой технике (с Малышевым во главе) и Институт научно-технической информации; была учреждена должность заместителя министра по новым технологиям в промышленных министерствах78.
Однако для решения проблем советской науки и техники требовалось нечто большее, чем административные реформы. Капица, который был освобожден из-под фактического ареста в августе 1953 г. и в январе 1955 г. восстановлен в должности директора Ин
Атом и мир
463
статута физических проблем, написал несколько проникновенных писем Хрущеву о состоянии советской науки. Наиболее важной из всех поднятых им тем была неразвитость советского научного сообщества79. Ученые были столь часто «биты», что они даже боялись самостоятельно мыслить, писал он. Бюрократы, а не ученые, оценивали работу ученых, а излишняя секретность, окружающая исследования, делала невозможным для всего советского научного сообщества выносить свои собственные суждения. Более того, теперь, когда ученые получают высокую зарплату, наука привлекла людей, способных продвигаться только бюрократическими методами, блокируя настоящих ученых, эти «сорняки» угрожают задушить науку.
По мнению Капицы, единственным лекарством, способным оздоровить обстановку в науке, является свобода выражать свое мнение. Для этого необходимо выполнить два условия. Первое и самое важное связано с естественным желанием ученых сделать дискуссию свободной: ученые не должны бояться выражать свои мнения, даже если их мнения неизбежно отклонят. Особенно вредным является декретирование научной истины, как делает отдел науки ЦК. «Научная идея должна родиться и окрепнуть в борьбе с другими идеями,— писал Капица,— и только таким путем она может стать истиной»80. Второе условие заключается в том, чтобы руководство прислушивалось к мнению ученых. Организация научной жизни должна основываться на мнениях, сформулированных в процессе открытой дискуссии. Положение в биологии, жаловался Капица, было прямым следствием несоблюдения этого второго условия: руководство "не обращало внимания на точку зрения научного сообщества.
После смерти Сталина именно ученые попытались искоренить наихудшие последствия сталинского правления, и физики рассчитывали распространить свою интеллектуальную автономию на другие сферы. Отдельные ученые писали политическим лидерам о положении в биологии. Когда выяснилось, что эти письма не произвели желаемого эффекта, ленинградские биологи решили написать коллективное письмо, несмотря на то, что «было известно, что к "коллективкам" отношение у начальства весьма отрицательное»81. Осенью 1955 г. 300 биологов подписали и направили в ЦК письмо на 23 страницах, в котором призывали дезавуировать августовскую (1948 г.) сессию по биологии и восстановить генетику. Физики и химики поддержали эту инициативу. Двадцать четыре из них, включая Арцимовича, Гинзбурга, Зельдовича, Капицу, Ландау, Са
464
Глава шестнадцатая
харова, Тамма, Флерова и Харитона, написали письмо в ЦК, обратив внимание на ущерб, который был нанесен создавшимся в биологии положением науке в целом82.
Курчатов поддержал инициативу 300 биологов. Однако ни он, ни А. Н. Несмеянов, президент Академии наук, не могли подписать письмо физиков и химиков, так как были членами ЦК, которому было адресовано письмо. Но они встретились с Хрущевым, чтобы обсудить письмо и попытаться убедить его принять меры, предложенные в нем. Хрущев, считавший себя экспертом в сельском хозяйстве, разгневался и назвал письмо скандальным83. Этот эпизод явно продемонстрировал ученым, в том числе и Курчатову, ту границу, которую они не могут переступать. Прерогатива решать, что является наукой, а что — псевдонаукой, по-прежнему оставалась уделом партийного руководства. Положение в биологии несколько улучшилось, но к концу десятилетия Лысенко восстановил утраченные позиции84.
Единственно, что было плохо в письме трехсот, по мнению Капицы, это ожидание подписантами нового декрета ЦК по биологии, только другой направленности. «Правильнее было бы,— писал Капица Хрущеву в декабре 1955 г.,— чтобы письмо было напечатано, и организовалась бы честная дискуссия»85. Не дело ЦК решать вопросы биологии, даже если это будет правильное решение. Капица ясно ставит вопрос: где искать тот научный авторитет, который имеет право решать, что есть научная истина? В партии или в научном сообществе? К середине 50-х годов, несмотря на поддержку Лысенко со стороны Хрущева, произошел постепенный сдвиг в соотношении между научной истиной и политическим авторитетом. Научное сообщество требовало себе большей автономии и не признавало право партии судить, что является наукой, а что — псевдонаукой. Воинствующие «философы» перестали играть роль «сторожевых псов» идеологии. Партия, однако, не хотела терять положения высшего судьи86.
V
Ученые в Советском Союзе мечтали о большей интеллектуальной свободе. Они также были готовы восстановить контакты с зарубежными учеными. Это стало очевидным на Женевской конференции по мирному использованию атомной энергии и еще более ясно проявилось в инициативе Хрущева по установлению сотруд
Атом и мир
465
ничества в области управляемой термоядерной реакции. В Советском Союзе работа в этой области началась в июне-июле 1950 г., когда Андрея Сахарова попросили дать заключение о поступившем в правительство проекте Олега Лаврентьева*, молодого моряка, служившего на Дальнем Востоке, о возможности осуществления управляемых термоядерных реакций для получения электроэнергии. Сахаров нашел проект практически неосуществимым, но он заинтересовал его, и Сахаров решил исследовать возможность использования постоянного магнитного поля для образования и удержания высокотемпературной дейтериевой плазмы. Когда Тамм в августе вернулся в Арзамас-16 из Москвы, он познакомился с саха-ровскими идеями, и они вместе разработали магнитный термоядерный реактор (МТР — термин, который ввел Тамм и который послужил названием проекта)87.
Курчатова информировали об этой работе в ноябре 1950 г. Он тщательно изучал ее результаты в течение двух месяцев и затем решил написать доклад, предлагающий расширение этих исследований. В конце января 1951 г. он собрал вместе группу ведущих физиков-ядерщиков (включая Харитона, Зельдовича, Тамма, Сахарова, Головина, Арцимовича и Мещерякова) для обсуждения проекта. Как только группа одобрила его, Курчатов подготовил предложения для правительственного постановления и послал их Берии и Сталину на подпись88.
Берия не ответил на Курчатовское предложение, но в апреле 1951 г. пришла новость о заявлении аргентинского диктатора Хуана Перона, что австрийский ученый Рональд Рихтер получил управляемую термоядерную реакцию в одной из лабораторий в Аргентине. Это известие вызвало тревогу в Москве. Во время войны Рихтер работал в лаборатории Манфреда фон Арденне, и фон Арденне, Густав Герц и Макс Штеенбек были вызваны в Москву для консультаций. Фон Арденне сказал Завенягину, что не следует придавать этому большого значения, так как Рихтер не способен отличить фантазию от реальности. Так и оказалось — утверждение Перона
* О. А. Лаврентьев служил в это время радиотелеграфистом в воинской части на Сахалине. По поводу данного проекта И. Н. Головин писал в официальной справке: «Письмо Олега Александровича Лаврентьева инициировало рождение советской программы исследований по управляемому термоядерному синтезу». Еще раньше, в 1948 г., О. А. Лаврентьев разработал проект водородной бомбы на твердом дейтериде лития. Этот проект был также включен в указанное письмо (см.: Сибирский физический журнал. 1995. № 2. С. 53.).- Прим. ред.
466
Глава шестнадцатая
было необоснованным89. Несмотря на заверения фон Арденне, заявление Перона ускорило работы в Советском Союзе. Берия быстро созвал в своем кремлевском кабинете совещание Специального атомного комитета для обсуждения проблемы управляемого термоядерного синтеза, где выступили Тамм и Сахаров. Курчатов предложил, чтобы Михаил Леонтович возглавил теоретическую работу по УТС, а Арцимович — экспериментальную. Он ходатайствовал о разрешении образовать совет по МТР, во главе которого был бы он сам, а Сахаров стал бы его заместителем. 5 мая 1951 г. Сталин подписал постановление90.
Хотя идея управляемого термоядерного синтеза возникла в связи с его возможностями как источника энергии, начальный толчок исследованиям был дан в военном направлении. Термоядерный реактор оказался бы весьма важен в военном отношении. Он мог бы стать источником огромного количества нейтронов, что использовалось бы в производстве делящихся материалов для бомб или реакторов. Он мог быть также использован для получения трития для термоядерных бомб91. Исследования по управляемому термоядерному синтезу и в Советском Союзе, и в Соединенных Штатах рассматривались как естественная составляющая усилий по созданию термоядерного оружия92. Со строительством все большего числа реакторов для производства делящихся материалов и трития военное применение управляемых термоядерных реакций становилось все менее необходимым. В обстановке эйфории, созданной Женевской конференцией по мирному использованию атомной энергии, казалось неразумным засекречивать все работы по управляемому синтезу93.
В конце 1955 г. Курчатов решил, что весь проект по управляемому синтезу должен быть поставлен на новую основу. В декабре 1955 г., вскоре после испытания супербомбы, он организовал конференцию по МТР, в которой приняли участие около 150 ученых. Арцимович и Леонтович докладывали о полученных ими результатах. Курчатов привлек к этой работе и других людей, из Харькова и Ленинграда, но пришел к заключению, что для достижения прогресса необходимо международное сотрудничество. В своей речи на XX съезде партии в феврале 1956 г. он сказал, что советские ученые хотели бы работать по термоядерному синтезу с учеными всех стран мира, включая американских ученых, «научные и технические достижения которых мы высоко ценим»94.
Атом и мир
467
Возможность заложить основу международного сотрудничества открылась, когда Хрущев предложил Курчатову сопровождать его и Булганина во время их визита в Великобританию в апреле 1956 г. (Идеи пригласил советских лидеров во время Женевской встречи на высшем уровне в июле). В своих мемуарах Хрущев объясняет, что у него на уме были три цели, когда он брал Курчатова с собой: «первая — он поднимал престиж нашей делегации; вторая — он помогал нам установить контакты с западным научным сообществом; третья — взяв его с собой, мы демонстрировали полное доверие к нашей интеллигенции»95. Хрущев также пригласил авиаконструктора Туполева. 19 апреля после обеда на Даунинг Стрит, 10 Хрущев представил Черчиллю «академика Курчатова, который делает нашу водородную бомбу», и «академика Туполева... который создает самолет, доставляющий ее к цели»96. Это была тонкая форма атомной дипломатии. Хрущев, без сомнения, надеялся, что присутствие Курчатова и Туполева послужит напоминанием о растущей ядерной мощи Советского Союза.
Курчатов хотел использовать визит в Англию — свое первое путешествие за границу — для открытия пути к сотрудничеству по управляемому синтезу. Эта работа была еще закрытой в Англии и Соединенных Штатах, странах, которые проводили серьезные исследования в данной области. Для поездки в Англию он подготовил две лекции: одну по ядерной энергетике, другую — о советских исследованиях по управляемому синтезу. Он уделил львиную долю внимания второй теме, опираясь в своей подготовке главным образом на Арцимовича, но используя также и других, в том числе Тамма и Сахарова97. Согласно Головину, который был привлечен к термоядерным исследованиям, «Курчатов с большим удовольствием и с большим вкусом обсуждал и правил текст, заботясь не только о понятности изложения, но и о том, чтобы лекция импонировала англичанам, соответствовала английским традициям, учитывала особенности английского национального характера. Ведь ему нужно было не просто сообщить определенную информацию, но заложить основы дальнейшего долговременного сотрудничества»98.
Курчатов надеялся, что, пробив барьер секретности и продемонстрировав высокий уровень советских исследований, он заложит фундамент для сотрудничества.
20 апреля Курчатов был на ланче в «Атенеуме» в Лондоне с Джоном Кокрофтом, директором Центра атомных исследований в Харуэлле. «Я не встречался с Курчатовым раньше, но на меня про
468
Глава шестнадцатая
извели впечатление его интеллигентность и готовность к переговорам о сотрудничестве в работах по атомной энергии»,— писал Кокрофт позднее". Они оживленно дискутировали на верхней площадке лестницы в «Атенеуме». Курчатов предложил сделать доклад в Харуэлле, и Кокрофт согласился устроить все необходимое, так как доклад не был заранее включен в программу. На следующий день Курчатов посетил Харуэлл вместе с Хрущевым и Булганиным. 25 апреля он вернулся туда один для доклада. Кокрофт-не присутствовал при этом, так как должен был лететь в Соединенные Штаты на конференцию по рассекречиванию100.
Курчатова слушали около 350 человек. Тексты двух его докладов были отпечатаны на английском языке и распространялись в аудитории. Курчатов вначале сделал несколько замечаний по разработке энергетических реакторов в Советском Союзе101. Затем он перешел ко второй, более впечатляющей части своего доклада. В ней описывались советские эксперименты по высокотемпературному разряду в дейтериевом газе — одному из подходов к управляемому термоядерному синтезу102. Исследования, о которых говорил Курчатов, были очень хорошо приняты в Харуэлле и вообще физиками; один из физиков в Харуэлле писал, что доклад «существенно расширял научные представления» и что «эксперименты были проведены превосходно»103. Краткий отчет о докладе был послан Идену на следующий день104. Министерство иностранных дел Великобритании 27 апреля телеграфировало своему послу в Вашингтоне: «Все заявления подтвердились... Это первая опубликованная работа по ядерным реакциям в газоразрядной плазме... Эксперименты выполнены тщательно и глубоко раскрывают природу газового разряда и магнитной гидродинамики»105.
В Соединенных Штатах четыре физика, включая Эдварда Теллера, были вызваны в Вашингтон, чтобы проконсультировать членов Комиссии по атомной энергии по докладу Курчатова. Все четверо «единодушно заключили, что Курчатов явно говорил о подлинных русских достижениях... Без всякого сомнения, сделанные им заявления произвели на них весьма большое впечатление»106.
Визит Курчатова в Англию произвел тот эффект, на который он рассчитывал. Его доклад совершил прорыв не только по причине высокого уровня исследований, о которых он сообщал, но и потому, что Советский Союз в одностороннем порядке решил рассекретить эту область исследований. «Обстоятельства, сопровождавшие доклад, были сенсационными»,— сказал бывший руководитель сек
Атом и мир
469
ретного отдела Комиссии по атомной энергии. «В Харуэлле представитель тоталитарного государства прочел публичную лекцию по мирному использованию термоядерного синтеза перед учеными из страны, которая признана свободной»107. Ко времени второй Женевской конференции по мирному использованию атомной энергии в 1958 г. исследования по управляемому термоядерному синтезу были рассекречены как на Западе, так и в Советском Союзе, и они стали одной из главных тем конференции108. «Курчатов развеял злые чары своим знаменитым докладом в Харуэлле»,— писал Кокрофт109.
Курчатов произвел чрезвычайно благоприятное впечатление на принимавших его англичан. Малколм Макинтош, один из английских переводчиков, сразу же после его визита опубликовал статью, в которой дан привлекательный портрет Курчатова. Статья широко цитируется, поскольку подтверждает впечатление об интеллигентности, уверенности в себе и личном обаянии Курчатова, о которых говорится в воспоминаниях его советских коллег. Курчатов живо интересовался условиями жизни в Англии и тем, что он видел во время поездки. «Он оказался весьма пытливым человеком и не оставлял предмет разговора, пока не считал, что полностью овладел им»,— писал Макинтош.
«Курчатов был весьма приятным компаньоном. Он всегда любезен и у него хорошие манеры, он всегда находит дружеское слово для каждого. Он радуется популярности и престижу и, подобно Туполеву, считает себя необходимым Советскому Союзу. Свой день он начинал с просьбы представить ему перевод сообщений о нем в британской прессе; его в какой-то мере забавляло и ему отчасти льстило, что его представляли "отцом советской водородной бомбы". Он весьма высоко ценил британский прогресс в ядерной физике и снова и снова говорил в самых благоприятных тонах о сэре Джоне Кокрофте, особенно после того, как его пригласили сделать доклад в Харуэлле. Курчатов мало говорил о своей собственной работе под предлогом, что ему трудно было бы объяснить свои идеи непрофессионалам» .
Макинтош сообщает, что «Курчатов в частном разговоре сказал, что концепция о преодолении наукой всех границ в настоящий момент неприемлема. Прежде всего он был русским, а потом — ученым»110.
Очевидна параллель между отношением к науке Курчатова и Иоффе, его учителя. Оба верили, что наука должна служить совет
470
Глава шестнадцатая
скому государству; никто другой не сделал больше Курчатова для реализации лозунга Иоффе — физика является основой будущей техники. Но оба считали, что наука — явление интернациональное, и оба много сделали, чтобы восстановить нарушенные связи с Западом: Иоффе после революции и гражданской войны, Курчатов — после наихудшего периода холодной войны. В течение почти 20 лет, когда практически все контакты с западными учеными подавлялись, сознание принадлежности к широкому сообществу осталось нерушимым среди советских физиков.
Курчатов не забыл своего учителя. В мае 1955 г. он вместе с Александровым, Алихановым, Арцимовичем, Кикоиным, Семеновым и Харитоном написал Хрущеву ходатайство о присвоении Иоффе звания Героя Социалистического Труда ко дню его 75-летия за заслуги перед советской физикой. Иоффе под давлением советских властей был вынужден уйти в 1950 г. с поста директора своего института, как раз перед своим 70-летием; и на этом юбилее — дате, обычно широко празднуемой советскими учеными — только ему самому было позволено выступить, и только с самокритикой111. В своем письме Курчатов и его коллеги отмечали, что половина физиков — членов Академии представляют школу Иоффе112. Их ходатайство было удовлетворено, и Иоффе стал Героем Социалистического Труда в 1955 г., как раз спустя 30 лет после произнесения им речи «Наука и техника» на открытии нового здания института в феврале 1923 г.
Советская физика расцвела, как и надеялся Иоффе. Ядерный проект защитил ее, и это имело большое социальное и политическое значение. Условия, о которых говорил Капица в своем письме Хрущеву,— возможность говорить откровенно и решать на основании мнения сообщества — были необходимы не только для оздоровления научного сообщества, но и для демократии или, по крайней мере, для «общественной среды», где формировалось бы общественное мнение и принимались бы решения на основе открытой дискуссии. Научное сообщество оказалось в плачевном состоянии к моменту смерти Сталина — его «били» слишком часто и угрожали причислить к «сорнякам», говоря языком Капицы,— но оно пользовалось большей автономией, чем другие слои советского общества под сталинским управлением. Это особенно было верным для физиков. Физическое сообщество являлось островком интеллектуальной автономии в тоталитарном государстве. Научное сообщество — и особенно физическое сообщество — было, несмотря на свои недостат
Атом и мир
471
ки, близко к понятию гражданского общества при сталинском режиме. Ученого, по крайней мере ученого масштаба Френкеля, Капицы, Тамма, Вернадского и позднее Сахарова, более чем кого-либо в советском обществе можно было бы назвать гражданином. Ученый-гражданин был фигурой первостепенной значимости для общества в целом. Обеспечив защиту советской физике, бомба сделала большее: она помогла защитить небольшую часть подлинно гражданского общества в государстве, установившем тоталитарный контроль над всей общественной жизнью.
Заключение
В течение 40 лет советско-американская гонка ядерных вооружений доминировала в мировой политике, но многое из этого соперничества было скрыто от общественности. Именно ядерное оружие, больше чем что-либо другое, сделало Советский Союз сверхдержавой, но советский ядерный истеблишмент был скрыт покровом секретности. В первые годы холодной войны западные правительства — и граждане — очень мало знали о советской ядерной политике; рядовые советские граждане знали еще меньше. Только в последнее время появилась возможность писать о советской ядерной политике как следствии индивидуальных решений, принятых в соответствующих обстоятельствах. Я попытался дать связный — хотя неизбежно неполный и неокончательный — анализ сталинской ядерной политики именно с этих позиций. Я попытался также представить ее равным образом в международном и внутреннем контекстах.
Центральная тема книги — разработка советского ядерного оружия. Политологи изучали динамику советско-американской гонки ядерных вооружений и роль внешних и внутренних факторов при объяснении решений по вооружению с обеих сторон. Эта книга показывает, что не имеет смысла рассматривать советский ядерный проект лишь с точки зрения «внутренней динамики», корни которой лежат в структуре и ценностях советского общества. В 1930-х годах советские ученые-ядерщики были частью международного сообщества, соревнуясь с исследовательскими группами других стран в борьбе за научные открытия и за признание своих работ. Советский ядерный проект времен войны был начат в ответ на получение разведывательных данных о ядерных проектах в Англии и Соединенных Штатах. После Хиросимы соперничество с Соединенными
Заключение
473
Штатами придало советскому ядерному проекту присущую ему динамику.
Это не означает, что при объяснении советской ядерной политики не учитывались внутренние факторы. Особенности советского режима привели к тому, что он принял вызов, став участником гонки ядерных вооружений. Самым важным их них была концепция руководящей роли коммунистической партии, стоящей во главе социалистического государства, Советского Союза, и ведущей мир от капитализма к коммунизму. В конце второй мировой войны Сталин предсказывал, что новая мировая война начнется через двадцать или тридцать лет, и верил, что она завершит переход к социализму в глобальном масштабе. Сталин рассматривал атомную бомбу в контексте подготовки к новой мировой войне; он также хотел иметь бомбу, чтобы с ее помощью противостоять давлению со стороны Соединенных Штатов.
Существовали также и такие особенности режима, которые объясняют, как и когда ядерный вызов был принят. Хотя официальная идеология была враждебна и подозрительна по отношению к Западу, политика «догнать и перегнать» фокусировала внимание на техническом прогрессе Запада как пути, по которому надо следовать. Эта политика отражала глубоко укоренившееся в сознании советских людей представление об отставании от Запада и намерение преодолеть это отставание. Атомная бомба была символом силы Соединенных Штатов как экономического и технологического лидера мира. Следовательно, эта позиция и стала естественной целью политики «догнать и перегнать».
Тенденция копирования западной техники была, как отмечал Капица в своих письмах в Кремль, усилена пренебрежительным отношением советских руководителей к советским ученым и инженерам; предложения советских ученых не воспринимались серьезно до тех пор, пока они не подтверждались западным опытом. Доверие к советским ученым позволило бы Сталину, Берии и Молотову быстрее и лучше осознать важность разведывательных данных об атомной бомбе, полученных во время второй мировой войны. Тогда они, может быть, проницательнее оценили бы роль бомбы в будущих международных отношениях, не дожидаясь августа 1945 г.
Неспособность понять ее значение усугубила шок от Хиросимы. Сталин немедленно поставил ядерный проект на новую основу. Он стал воспринимать бомбу серьезно не потому, что до него наконец дошли советы ученых, а в результате демонстрации силы бомбы
474
Заключение
атомными бомбардировками Хиросимы и Нагасаки. Изучение истории советской техники показывает, что командная экономика серьезно препятствует техническим новвовведениям. Однако после Хиросимы Сталин использовал ее для мобилизации ресурсов на атомный проект. Это был один из крупномасштабных высокоприоритетных проектов, для осуществления которого и создавалась командная экономика. Но успех достался дорогой ценой. В погоне за бомбой Сталин уделял мало внимания охране здоровья и безопасности тех, кто ее создавал, как и охране окружающей среды. Последствия этих упущений не замедлили сказаться — например, в Челябинске-40. Они все еще ощущаются в бывшем Советском Союзе. Авария на Чернобыльской атомной станции в 1986 г. порицалась многими обозревателями за окружавшую ее секретность и отсутствие общественного контроля, характерных для командной экономики.
Наряду с атомным проектом Сталин инициировал такие исследовательские разработки, как радиолокация, ракетные технологии и реактивные двигатели. Он направил основные ресурсы на создание военной техники, налагая тяжкое бремя на разрушенную войной советскую экономику. Он вовлек Советский Союз в гонку ядерных вооружений с государством, которое значительно превосходило его в экономическом и техническом отношении. Это решение, которое было принято без какого-либо обсуждения и альтернатив, имело фатальные последствия. Причины коллапса Советского Союза, без сомнения, многочисленны, но, конечно, одна из них — экономическое и политическое бремя военно-промышленного комплекса. Иная международная политика после войны — допустим, в направлении, предложенном Литвиновым,- позволила бы Советскому Союзу установить более тесные отношения сотрудничества с Соединенными Штатами и избежать, по крайней мере, некоторых издержек атомной гонки. Но, как представляется, Сталин не придавал серьезного значения подобному варианту. Это не соответствовало его концепции послевоенной внешней политики и его желанию восстановить строгий контроль над советским обществом после войны.
Первая советская атомная бомба была копией американской плутониевой бомбы, испытанной в Аламогордо в июле 1945 г. Шпионаж сыграл ключевую роль в советском атомном проекте, и эта роль была бы даже значительней, если бы советские руководители больше доверяли данным разведки, получаемым во время войны. Однако, по наиболее благоприятным оценкам, Советский Союз
Заключение
475
мог бы к 1951 или 1952 г. создать бомбу и без разведывательных данных об американской бомбе. В Советском Союзе давно существовали сильные физические и радиохимические школы, также как и инженерные. Советские ядерные исследования 1939-1941 гг. уже прошли долгий путь к определению условий для осуществления взрывной цепной реакции. Именно потому, что советские ученые-ядерщики продвинулись так далеко, они смогли должным образом использовать сведения об атомной бомбе, полученные из Англии и Соединенных Штатов. Они продемонстрировали свои способности, самостоятельно разрабатывая термоядерное оружие. Хотя Советский Союз и получал информацию об американских исследованиях по термоядерному оружию, эта информация скорее уводила в сторону, чем приносила пользу. Ядерный проект стал значительным достижением советской науки и инженерного искусства.
Вторая основная тема книги — это отношения между учеными и политической системой. Ядерный проект сильно повлиял на них. Сталин относился к ученым и инженерам с подозрением, опасаясь, что они могут оказаться вредителями или саботажниками, и заявлял о своем праве судить, что есть истинная наука. Физика, как сфера интеллектуальной автономии, однако выжила, несмотря на репрессии, обрушившиеся на физиков в 1930-е гг. Надежды на более либеральный интеллектуальный климат, которые существовали в конце второй мировой войны, не оправдались, но физики с помощью бомбы защитили себя от страшного обскурантизма последних сталинских лет. Факт выживания физики свидетельствует о глубоком культурном противоречии в сталинизме — между стремлением сделать Советский Союз мощным государством перед лицом остального мира и стремлением установить полный контроль над общественной жизнью внутри страны. Советский ядерный проект свидетельствовал не о совместимости науки и тоталитаризма, а о том, что тоталитарный режим, для того чтобы воспользоваться плодами науки, был вынужден мириться с существованием в обществе отдельных островков интеллектуальной автономии.
После смерти Сталина ученые-ядерщики — и Курчатов в особенности — пользовались беспрецедентным авторитетом у политических руководителей. Физическое сообщество пыталось, но с ограниченным успехом, расширить свою относительную интеллектуальную независимость на другие сферы советской жизни. Оно было зародышем гражданского общества, хотя этот термин тогда не был в ходу. Физики хотели видеть свои нормы дискуссии распро
476
Заключение
страненными на всю научную и политическую жизнь. Самым неожиданным образом оказалось, что наука могла бы оправдать надежды тех, кто, подобно Вернадскому, считал, что наука представляет элемент культуры и является рационализирующей и демократизирующей силой общества. Однако и в послесталинские годы этим надеждам не суждено было осуществиться полностью. Советская бюрократия была тяжелым бременем для научного сообщества, а партия делала все, что могла, чтобы отучить ученых критически относиться к политической и общественной жизни.
Начиная с середины 1950-х гг. ученые, однако, начали играть важную общественную роль. Первостепенной общественной фигурой стал, конечно, Сахаров, который продолжал работать в Арзамасе-16 до 1968 г. Александр Солженицын писал, что Сахаров был «чудом», возникшим среди «толпы развращенной, продажной, беспринципной интеллигенции»1. В своих мемуарах Сахаров отклонил такую оценку себя и людей, с которыми он работал. Сахаров был исключительным человеком, унаследовавшим от своей семьи лучшие традиции русской интеллигенции; но и сообщество физиков повлияло на его моральное и политическое формирование. В начальных фразах своего эссе 1968 года «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе» он писал: «Взгляды автора формировались в среде научной и научно-технической интеллигенции, которая проявляет очень большую озабоченность в принципиальных и конкретных вопросах внешней и внутренней политики, в вопросах будущего человечества. В частности, эта озабоченность питается сознанием того, что еще не стал реальностью научный метод руководства политикой, экономикой, искусством, образованием и военным делом. "Научным" мы считаем метод, основанный на глубоком изучении фактов, теорий и взглядов, предполагающий непредвзятое, беспристрастное в своих выводах, открытое обсуждение»2.
Призывая распространить нормы научной дискуссии на общественную жизнь, Сахаров рассматривал науку как модель для политики, следуя традиции отношения к науке как рациональной и демократической силе. После публикации своего эссе на Западе Сахаров был вынужден уйти с секретной работы. Несмотря на то, что в его жизни произошел очень крутой поворот, он никогда не осуждал своих бывших коллег — некоторые из них поддались политическому давлению и осудили его — и ясно отдавал себе отчет об их влиянии на его развитие.
Заключение
477
Третья тема книги — влияние ядерного оружия на международные отношения — тесно связана с решениями, относящимися к ядерному оружию, и со взаимоотношениями между наукой и политикой. После Хиросимы Сталин воспринимал атомную бомбу всерьез. Он ожидал, что послевоенные годы будут похожи на межвоенные и поэтому решил развивать новые военные технологии, возникшие в ходе второй мировой войны. Он не ожидал большой войны в ближайшее время и не опасался скорого ядерного нападения на Советский Союз, но боялся, что Соединенные Штаты попытаются использовать свою атомную монополию в определении послевоенного устройства. Поэтому он разработал тактику противостояния политическому влиянию атомной бомбы. Эта тактика заключалась в демонстрации того, что Советский Союз не запугать. Атомная бомба не заставила Сталина изменить свое представление о международных отношениях или сменить основное направление советской внешней политики, но шаги, которые он предпринял для противостояния угрозе атомной дипломатии, внесли свой вклад в распад антигитлеровской коалиции военных лет и возникновение холодной войны.
Атомная бомба занимала центральное место в сталинской военной политике. Сразу же после войны он отдал приоритет тем мерам, которые могли бы снизить эффект ядерного удара по Советскому Союзу: он создал советскую противовоздушную оборону и увеличил возможность проведения советских наступательных операций в Европе. В то же время он торопил с созданием средств доставки советского ядерного оружия. Для Советского Союза было важно получить возможность для нанесения удара по передовым базам в Европе, Африке и Азии, с которых Соединенные Штаты могли осуществить ядерное нападение. Сталин также решил как можно скорее обзавестись межконтинентальными системами, которые позволили бы Советскому Союзу угрожать Соединенным Штатам.
Первое испытание советской атомной бомбы в августе 1949 г. не установило ядерного равновесия между Востоком и Западом. Обнаружение испытания американцами, по мнению Сталина, делало ситуацию еще более опасной. Его реакция заключалась не в поиске разрядки в отношениях с Западом, а в осуществлении более активной политики в Азии, чтобы привязать Китай к Советскому Союзу; эта политика в дальнейшем усилила международную напряженность. Сталин был противником идеи проведения Советским Сою
478
Заключение
зом более умеренной политики. Его преемники, однако, сразу же начали искать пути смягчения напряженности, придавая особое значение политике мирного сосуществования капитализма и социализма.
Проводя «войну нервов» с западными державами, Сталин явно хотел избежать войны с Соединенными Штатами. Он преуспел в этом, внушив им, что Советский Союз не удастся запугать и заставить соблюдать чувство меры. Но и Соединенные Штаты в ответ на сталинскую политику стали укреплять Западную Европу, и западные державы наращивали свои вооруженные силы. К моменту смерти Сталина Советский Союз находился на пороге новой кровавой чистки внутри страны и ухудшения отношений с другими странами. Сталин был осторожен и хитер в проведении внешней политики, но его политика вела к катастрофе, если судить по большому счету. Дело не только в том, что он совершал серьезные ошибки, — пренебрегая предупреждениями о нападении Германии в 1941 г., не понимая до Хиросимы значения атомной бомбы, неправильно оценивая последствия нападения Северной Кореи на Южную — но, что более важно, он направил Советский Союз на путь милитаризации, с которого его преемники уже не смогли сойти. То, что он создал до и после войны: командная экономика, оборонная промышленность, включая ядерный и ракетный секторы, огромный офицерский корпус — продолжало играть мощную роль в советской политике после его смерти, создавая сильную «внутреннюю динамику» во внешней и оборонной политике.
Сталин не признавал влияния ядерного оружия на свою концепцию международных отношений. И только после его смерти оно стало влиять на концептуальные основы советской внешней политики. Была выдвинута идея мирного сосуществования, и Хрущев отказался от ленинского тезиса о неизбежности войн между капиталистическими государствами. После взрыва термоядерного оружия советские ученые указывали, что ядерная война может уничтожить все человечество. Политические лидеры допускали, что такая война вызовет огромные разрушения, но настаивали, по идеологическим соображениям, что разрушит она только капитализм, а не цивилизацию в целом. Результатом была путаная и ставящая в тупик оценка ядерной войны. Военная доктрина указывала на необходимость готовиться к сражению и победить в ядерной войне, но к концу 1955 г. советские руководители поняли, что советско-американская ядерная война, по сути, недопустима, и обнаружили, что западные
Заключение
479
лидеры поняли это тоже. Западные лидеры пришли к такому же выводу. Это взаимопонимание должно было стать стабилизирующим фактором в опасные годы, которые были еще впереди.
В то же время с середины 1950-х гг. было восстановлено международное физическое сообщество, и ученые Востока и Запада начали встречаться как в официальной, так и в неофициальной обстановке для поиска путей обуздания гонки ядерных вооружений. Многие ученые разделяли веру в то, что международные контакты физиков помогут снизить накал межгосударственного соперничества, как об этом говорил Нильс Бор в годы второй мировой войны. Советские физики продолжали считать себя частью международного сообщества, несмотря на то, что в течение 20 лет не имели контактов с западными коллегами. Это нашло отражение в смелой инициативе Курчатова в Харуэлле в апреле 1956 г., установившей международное сотрудничество в исследованиях по термоядерному синтезу. После своего возвращения из Англии Курчатов сосредоточился на управляемом синтезе и был меньше связан с разработкой оружия. Он поддержал попытки Сахарова в 1958 г. убедить Хрущева не возобновлять испытаний ядерного оружия. Он умер 7 февраля 1960 г. на скамейке в парке, разговаривая с ХарИтоном о своей предстоящей поездке во Францию. Прах его был захоронен на почетном месте — в Кремлевской стене.
С 1945 по 1955 гг. формировались основные процессы, определившие дальнейший характер международных отношений. Именно тогда обрела форму холодная война, и в Соединенных Штатах и Советском Союзе были созданы инфраструктуры для разработки и создания огромных арсеналов ядерного оружия. Одним из повторяющихся вопросов в историографии этого периода является проблема альтернативного пути: существовал ли он, не были ли упущены возможности избежать или покончить с гонкой ядерных вооружений. В этой книге я выразил скептическое отношение к возможности того, что изменения в американской политике того времени могли бы вызвать заметные сдвиги в советской политике. Бор был по сути прав, по моему мнению, когда утверждал, что ядерное оружие представляет общую угрозу для всего человечества, но ни Трумэн, ни Сталин не рассматривали бомбу с этой точки зрения. Если бы Сталин был информирован официально о «проекте Манхэттен» до Хиросимы, он, скорее всего, захотел бы иметь свою собственную бомбу; и хотя он, возможно, относился бы с меньшим подозрением к американской атомной дипломатии, в этом никоим
480
Заключение
образом нельзя быть уверенным. Я утверждаю также, что никакой возможности, более или менее реальной, избежать разработки термоядерного оружия не существовало, поскольку Сталин оставил бы без ответа американское самоограничение.
Когда речь идет об американской политике, всякий раз возникает вопрос об упущенных возможностях, но его можно поставить и в отношении советской политики. Мог ли Сталин проводить политику, которая позволила бы Советскому Союзу получить ядерное оружие, но не вовлекла бы его в опасную и дорогостоящую гонку вооружений? Можно, я думаю, допустить, что Советский Союз хотел бы установить более доверительные отношения с Соединенными Штатами в соответствии с линией, предложенной Литвиновым. Такая политика, конечно, могла бы предотвратить холодную войну или, по крайне мере, смягчить советско-американское соперничество. Но она повлекла бы за собой уступки в Восточной Европе, которых Сталин не желал делать. Кроме того, она потребовала бы от Сталина изменения концепции международных отношений и другого отношения к американской атомной монополии.
Все попытки представить альтернативное развитие послевоенных международных отношений рассыпаются, войдя в соприкосновение с личностью Сталина. В то же время трудно представить этот период без Сталина. Его злонравная и подозрительная фигура пронизывает историю тех лет. Вероятно, никогда еще зависимость политики от личности не была так велика, как в Советском Союзе в период правления Сталина. Его смерть привела к значительному ослаблению напряженности в Советском Союзе и за рубежом, но последствия первых послевоенных лет все еще сильно сказывались. Советский Союз и Соединенные Штаты предприняли новые шаги, чтобы урегулировать свои отношения, но гонка вооружений шла своим чередом.
Период, обсуждаемый в этой книге, был трагичным для народов Советского Союза, а ее название «Сталин и бомба», казалось бы, обещает страшную сказку. В этой истории в самом деле было много страшного — жестокая война, массовые репрессии, наконец, создание оружия массового уничтожения. Но это также рассказ об интеллектуальной общности и гражданском мужестве. Именно в те годы как в Советском Союзе, так и на Западе росло сознание того, что человечество столкнулось с угрозой ядерной войны; понимание этого послужило необходимой основой для объединения усилий по предотвращению ядерной войны и контролю за гонкой ядерных
Заключение
481
вооружений. Таким образом, это книга не только об ужасах, но и о надежде, общем желании, даже в годы горького идеологического и политического противостояния, обеспечить выживание человечества перед лицом ядерной угрозы.
Библиографическая справка
В этом труде я собрал воедино материалы из разных источников, различающихся по своей научной и художественной ценности. В первых трех главах используется множество современных документов, а также исторические исследования российских авторов. К этому же периоду относятся научные труды по ядерным исследованиям, над которыми работали ученые Америки, Великобритании, Франции и Германии; опираясь на них, я и провел анализ соответствующих исследований в Советском Союзе.
Источники по советским проектам военного времени менее доступны, но мне удалось ознакомиться с подборкой важных документов по атомному шпионажу. Эти документы были представлены Комитетом государственной безопасности Институту истории науки и техники, который подготовил их публикацию в журнале «Вопросы истории естествознания и техники» (№ 3 за 1992 год). Однако номер был изъят по требованию российского правительства на том основании, что информация в двух документах могла способствовать распространению ядерных исследований. Материалы этой подборки уже попали в российскую печать, и я активно использовал их в ходе работы над книгой; однако я не стал раскрывать данных, которые послужили основанием для изъятия журнала.
Мощный пласт литературы посвящен теме взаимосвязи бомбы и американского внешнеполитического курса в конце второй мировой войны. Он-то и явился контекстом исследования темы о влиянии бомбы на советскую политику. Что касается аналогичных источников по Советскому Союзу, то они оставляют желать лучшего. Это объясняется тем, что при Сталине принятие решений по вопросам ядерной тематики было в высшей степени централизовано, и соответствующие документы (какие бы то ни было) засекречивались.
Библиографическая справка
483
No comments:
Post a Comment